— А на что вы собираетесь жить в будущем, Ролан?
— Лучше спросите, как я собираюсь жить.
Жена депутата с самого начала показалась Порталье презренным существом, несколько дней назад он едва не выставил ее за порог вместе с ее сумкой, но потом ситуация стала его забавлять. Он порылся в библиотеке Корбьера и вытащил со стеллажа опубликованную в прошлом году книжку Ванегейма[84] «Трактат о правилах жизни для новых поколений», полистал и зачитал оттуда фрагмент:
— Система торговых обменов в конце концов стала определяющей в повседневных отношениях человека с самим собой и с себе подобными. И в общественной, и в частной жизни количество преобладает над качеством…
— Ролан, переведите, пожалуйста.
— Политика подчиняется экономике, но для нас жизнь важнее экономики. Мы выбираем качество, а не количество. Ванегейм пишет, как Монтень.
— Вы протестуете просто ради протеста!
— Де Голль в 1940 году сам отказался подчиняться, а теперь не выносит, чтобы ему перечили?
— Ролан, люди, над которыми вы смеетесь, пережили оккупацию, весь этот ужас, бомбардировки, когда при каждом сигнале тревоги нужно было спускаться в бомбоубежище, кругом нужда, продукты выдавались по карточкам… Вы еще слишком молоды, чтобы…
— Нельзя же все время оглядываться назад, это ни к чему не ведет! Страны де Голля больше нет! Кто сегодня вышел на демонстрацию? То же самое поколение, которое в Испании привело к власти Франко, а в Германии — Гитлера. Ваш муж сегодня выступил на стороне мертвой Франции.
Он посмотрел на мадам Жюрио и подумал, нет ли у него возможности отыграться. Он подошел, присел рядом на корточки, коснулся ее ног. Она закрыла глаза. «Достаточно слегка потрепать ее по волосам, и она сама снимет платье», — подумал Порталье. Депутат Жюрио надрывается на улице вместе со своей ордой? Прекрасно. А в это время он, Ролан Порталье, наставит ему рога. Он улыбнулся, потом поискал подходящую пластинку и поставил на проигрыватель Корбьера диск Джина Винсента[85]. Под песню «Race with the Devil» молодой человек привел в действие свой план-реванш. Как он и предполагал, мадам Жюрио не сопротивлялась. Вскоре он узнал, какой у нее бурный темперамент.
Эпилог
Рейс 361 компании «Эр-Франс» из Монреаля, как обычно, приземлился в аэропорту Руасси с полуторачасовым опозданием. Стройная, высокая, с короткими, выкрашенными хной волосами Александра Порталье в жакете китайского покроя встречает отца у таможни. Девушка уже догадывается, что тот в отвратительном настроении, и, конечно, она не ошибается. Ролан в рубашке от «Лакост» под джинсовой курткой и с дорожной сумкой через плечо целует дочь и громко возмущается:
— Черт знает что такое, а не перелет!
— Не сомневаюсь, — говорит Александра, беря отца под руку.
Порталье пятьдесят лет, в бороде у него уже пробивается седина, зато все волосы целы, не то что у его старого друга Корбьера, который почти облысел. Никакого брюшка, так, небольшой намек, да вот еще уставать стал быстрее, стоит только засидеться допоздна. Порталье стал меньше есть и больше спать.
Если не считать этих мелочей, время как будто не коснулось его. Как и раньше, он ненавидит запреты:
— Некурящий рейс! Ни сигаретки за весь длиннющий перелет! А ведь я только из-за этого не полетел канадской авиакомпанией.
В стеклянном вестибюле он зажигает сигарету, не обращая внимания на развешенные повсюду запреты, понятные даже ребенку, и продолжает жаловаться:
— Я уж не говорю про кресла! Их как будто нарочно придумали то ли для карликов, то ли для кроликов! В «боинге» только кролику может быть удобно, у него лапки коротенькие! А людям-то что делать? Сосед раскроет газету и — бух! — прямо по носу, чуть затрясет — и стакан падает к тебе на колени, а потом еще и свет гасят, чтобы впарить всем какой-то дурацкий фильм столетней давности!
— Папуля, в Квебек же на поезде не поедешь!
— А жаль!
Ролан Порталье сверяет свои часы с теми, что висят на стене аэропорта, и переводит стрелки на шесть часов.
— Я уж и не знаю, какой сегодня день!
— Воскресенье, 31 мая.
— 31 мая…
В самолете Порталье просмотрел множество статей, посвященных тридцатилетнему юбилею майских событий 1968 года. Он прекрасно помнил, что 31 мая тогда выпало на пятницу. Погода стояла солнечная, на бензоколонках снова появился бензин, был праздник Пятидесятницы, так что парижане хлынули вон из города на своих автомобилях. За одни выходные на дорогах произошло то, чего удалось избежать в Латинском квартале: больше шестидесяти погибших, сотни искалеченных. Порядок был восстановлен. И все-таки майские события перекинулись на июнь. Сначала армия заняла здания телевизионного центра. Потом напротив завода во Флене утонул студент, переплывавший Сену, убегая от жандармов. В Сошо застрелили рабочего. Столица пережила еще одну ночь ожесточенных, как никогда, столкновений на баррикадах, но парижанам все это порядком надоело, и они уже охотно помогали полиции. Запрещенные левые группировки вскоре возродились под новыми именами, которые они носят и по сей день. «Одеон»? Его без шума сдал полицейскому префекту некий лжесанитар, на самом деле оказавшийся агентом испанских спецслужб, одновременно работавшим на ЦРУ. Ролан познакомился с ним много лет спустя, когда стал репортером.