День выдался ярким и свежим – светило солнце, дул сильный ветер. Мы поднялись к замку, потом спустились к дворцу, сделали круг и поднялись на холм Калтон. Режиссер влез на пьедестал национального памятника и, прогуливаясь с видом сенатора между колоннами, стал читать что-то из «Юлия Цезаря». Видимо, он был изрядно возбужден, да и мы тоже, судя по тому, что все трое полезли следом за ним. Обычно вновь приехавшие в какой-нибудь город чувствуют себя погребенными в нем, поскольку ближайший ряд домов скрывает от них все прочее, а остальные дома загораживают вид на окрестности. В Эдинбурге все иначе. Режиссер обратился ко мне:
– Однажды, мой мальчик, все это станет твоим! – и театрально обвел рукой линию горизонта.
Там виднелись причудливые лунообразные скалы Трона Артура, далее – гора с раскинувшимся на ней старым городом, от которой вели мосты к площадям и перекресткам нового города, спускавшегося вниз по холму сквозь несколько парков к дымным портам вокруг большого залива, полного кораблей. Железнодорожный мост проходил над всем этим, словно стальное чудище Лох-Несс, исчезая слева среди четко размеченных полей и лесистых холмов Файфа, туманного Очилса и совсем темных Грампианских гор, а справа тянулась длинная серая линия Северного моря, испещренного очертаниями судов, далее – скалы Басс-рок, подобно орнаменту, возвращались к конусообразным громадам Трона Артура. Режиссер потряс кулаком в сторону урбанистической части пейзажа и сказал громко:
– Ну вот мы и пришли, чтобы владеть, – ты и я.
– Мистификация. Никчемная топорная подделка, – сказал сценарист таким же громким голосом.
Он стоял, скрестив руки и прислонившись к пьедесталу, так что голова его находилась на ярд ниже, чем наши башмаки.
– Как может эта прекрасная столица быть подделкой? – спросил его режиссер.
– Очень просто, – ответил сценарист. – Если не считать естественной красоты ландшафта, то все, что видит глаз, – не более чем развалины, останки и монументы. Застывшая ностальгия.
– Но как изумительно застывшая! – вскричал режиссер. – На самом деле изумительные декорации.
– Это декорации для оперы, которую давно уже никто не играет, – сказал сценарист, – оперы под названием «История Шотландии». Тебе все это нравится, потому что ты смотришь нажизнь как театрал-любитель. А я все это терпеть не могу, потому что единственное, что на этой сцене до сих пор работает, – это заводы и корабли, которые должны быть и в Глазго. Только посмотри на этот мусорный бак! – И писатель ткнул пальцем в уродливый металлический контейнер на четырех коротких ножках. – Написано: ОПРЯТНЫЙ ОБЛИК ГОРОДА – В ВАШИХ РУКАХ. А там, где мы живем, надписи просты: ПОДДЕРЖИВАЙТЕ ГЛАЗГО В ЧИСТОТЕ. Это подчеркивает единственное существенное различие между нашими городами.
– Завидует! – торжествующе воскликнул режиссер. – Этот человек ненавидит Эдинбург за то, что он более величествен, чем Глазго. Не обращайте на него внимания, мои дорогие. Он оттает, когда наша пьеса сделает его знаменитым в этом городе.
Мы вернулись к нашему пристанищу и обнаружили, что оно уже открыто.
Помещение представляло собой несколько комнат неподалеку от замка, арендованных какими-то радикалами из Глазго. Они собирались устроить здесь политическое кабаре. Место досталось им довольно дешево отчасти потому, что его собирались переделывать в полицейский участок, и потому, что адвокат, занимавшийся делами хозяев, не представлял себе, что даже на задворках фестиваля можно зарабатывать какие-то деньги, тем более что фестиваль в те времена, мягко говоря, не процветал. Аренда была оплачена вперед, практичный радикал умел готовить и решил устроить здесь ресторан для посетителей своего политического кабаре. Заказав печь, холодильник, чашки, тарелки, приборы, стулья, столы и тому подобное, он вдруг выяснил, что его друзья существенно расходятся в том, каким должно быть это политическое кабаре. Никто из них подобных кабаре в своей жизни не видел, но все были уверены, что на континенте их было предостаточно, особенно в Берлине 1930-х. Потом незадачливый радикал выяснил, что в арендованном им помещении может свободно поселиться и устраивать всякие мероприятия несколько сотен человек. Путь ко входу в это пыльное викторианское управление лежал по мостовой над магазинчиками в северной части Уэст-Боу. Разнокалиберные лестницы вели в сводчатый двухэтажный подвал с многочисленными альковами. Над одной из лестничных площадок была арка, забранная необработанными досками. Когда перегородку снесли, обнаружился огромный холл без окон, из которого каменные и деревянные лестницы вели в новые помещения, а за ними открывались все новые и новые. В большинстве комнат были пыльные окошки и камины, а в одной оказался высокий каменный камин с гербом и датой шестнадцатого века. На дверях были надписи, обозначавшие какие-то давно забытые предназначения: помещение для черной патоки, помещение для сахара, помещение для сладостей, бухгалтерия. Потом открыли еще одну заколоченную комнату, в которой нашли длинный, богато украшенный стол, тяжелые деревянные стулья с вырезанными на них компасами и кули парными лопатками и два больших портрета высоких мрачных мужчин в одежде, покрытой вперемешку национальными и масонскими знаками, изображенными гротескно крупнее, чем в жизни, – по-видимому, это были главы двух влиятельных кланов. Комнаты за дверью, ведущей на мостовую над лавками, имели по две двери – из холла на Уэст-Боу, неподалеку от Хай-стрит, и запасные выходы через постоялый двор напротив Шотландской национальной библиотеки у моста Георга IV. Практичный радикал получил лицензию на устройство и этом месте ночного клуба и сдал остальные помещения в субаренду всяким танцевальным коллективам, ансамблям фольклорной музыки и нашему театру. Он предложил этим группам (едва ли в их составе были радикалы) войти в долю от прибыли с вечерних концертов и шоу, что могло принести ему неплохие барыши, а всем, кто во время фестиваля будет помогать украшать и ремонтировать помещения, – бесплатную еду и ночлег. Друзья обозвали его эксплуататором, отказавшись вкладывать средства в этот проект или как-то участвовать в руководстве. Поскольку они не могли предложить ему ничего, кроме как убраться оттуда, плюнув на уплаченные хозяевам деньги, он поблагодарил их за такое предложение и вернулся к своему практичному плану.