Остановившись, он в третий раз взглянул на часы.
— Вам почти пора, товарищ, — сказал он Джулии. — Погодите. Графин еще наполовину полон.
Он снова налил вино в бокалы и поднял свой за тонкую ножку.
— За что на этот раз? — вопросил он все с той же легкой иронией. — За бездействие Мыслеполиции? За смерть Большого Брата? За гуманизм? За будущее?
— За прошлое, — сказал Уинстон.
— Прошлое важнее, — хмуро согласился О’Брайен.
Они осушили бокалы, и Джулия собралась уходить. О’Брайен достал коробочку со шкафа и дал Джулии белую таблетку, велев положить под язык. Было важно, чтобы от нее не пахло вином, — лифтеры очень внимательны. Едва за ней закрылась дверь, как он, похоже, забыл о ее существовании. Он еще немного прошелся по комнате и остановился.
— Нужно кое-что еще уладить, — сказал он. — Полагаю, у вас есть какое-то убежище?
Уинстон рассказал о комнате над лавкой мистера Чаррингтона.
— На первое время сойдет. Потом подберем вам что-то еще. Важно почаще менять убежища. А пока постараюсь как можно скорее послать вам книгу, — даже О’Брайен, как заметил Уинстон, произнес это слово с нажимом, — вы понимаете, книгу Голдштейна. Возможно, я достану экземпляр через несколько дней. Их у нас немного, как вы догадываетесь. Мыслеполиция разыскивает их и уничтожает едва ли не быстрее, чем мы их печатаем. Но это почти не имеет значения. Эту книгу нельзя уничтожить. Даже если пропадет последний экземпляр, мы восстановим все почти дословно. Вы ходите на работу с портфелем?
— Как правило, да.
— Как он выглядит?
— Черный, очень потертый. С двумя застежками.
— Черный, две застежки, сильно потертый… хорошо. Как-нибудь в обозримом будущем — точный день не скажу — в одном из ваших утренних заданий попадется слово с опечаткой, и вы затребуете повтор. На следующий день вы пойдете на работу без портфеля. В течение дня на улице вас тронет за руку человек и скажет: «По-моему, вы обронили портфель». Он передаст вам портфель с экземпляром книги Голдштейна. Вы вернете его в течение двух недель.
Наступило недолгое молчание.
— У вас есть пара минут до ухода, — сказал О’Брайен. — Мы еще встретимся… если встретимся…
Уинстон поднял на него взгляд.
— Там, где нет темноты? — спросил он неуверенно.
О’Брайен кивнул, ничуть не удивившись.
— Там, где нет темноты, — подтвердил он, словно понял некий намек. — А пока, возможно, вы хотите что-нибудь сказать напоследок? Передать? Спросить?
Уинстон задумался. Спрашивать как будто больше было не о чем; еще меньше хотелось изрекать какие-то высокопарные банальности. В уме у него возникло что-то вроде коллажа, никак не связанного ни с О’Брайеном, ни с Братством: темная спальня, где он последний раз видел мать, комнатка над лавкой мистера Чаррингтона, стеклянное пресс-папье и гравюра на стали в палисандровой раме. Он сказал почти наобум:
— Вам не случалось слышать один старый стишок, начинающийся словами: «Апельсинчики как мед, в колокол Сент-Клемент бьет»?
О’Брайен кивнул и завершил всю строфу с выражением сумрачной учтивости: