Комбинация «лечения» и «пыток», которыми и у Замятина, и у Оруэлла бунтарей «освобождают» от атавистических импульсов, пока они не начинают любить Благодетеля или Старшего Брата, практически одинакова. У Замятина «власти объявили, что открыта причина недавних беспорядков: она в том, что некоторые человеческие существа страдают от болезни, называемой воображением. Был обнаружен нервный центр, ответственный за фантазию, и излечение заболевания стало возможным с помощью рентгенотерапии. Д-503 подвергся операции, после которой ему стало легко сделать то, что он все время считал себя обязанным сделать - выдать своих сообщников полиции». В обоих произведениях акт признания и предательство любимой женщины действует как лечение шоком.
Оруэлл ссылается на следующую сцену пытки из произведения Замятина: «Она смотрела на меня, крепко вцепившись в ручки кресла, - смотрела, пока глаза совсем не закрылись. Тогда ее вытащили, с помощью электродов быстро привели в себя и снова посадили под Колокол. Так повторялось три раза - и она все-таки не сказала ни слова».
В оруэлловских сценах пыток «электроды» и «ручки кресла» повторяются довольно часто, но Оруэлл гораздо изощреннее, садо-мазохистски описывает жестокость и боль. Например:
«Без всякого предупредительного сигнала, если не считать легкого движения руки О'Брайена, в тело его хлынула боль. Боль устрашающая; он не видел, что с ним творится, и у него было чувство, что ему причиняют смертельную травму. Он не понимал, на самом деле это происходит или ощущения вызваны электричеством; но тело его безобразно скручивалось и суставы медленно разрывались. От боли на лбу у него выступил пот, но хуже боли был страх, что хребет у него вот-вот переломится. Он стиснул зубы и тяжело дышал через нос, решив не кричать, пока можно».
Этот список заимствований Оруэлла далеко не полон, но вернемся от сюжетов обоих романов к их основной идее. Говоря о сравнении Замятина и Хаксли, Оруэлл пишет: «Интуитивное восприятие иррациональной стороны тоталитаризма - человеческие жертвоприношения, жестокость как самоцель, культ лидера, которому приписываются божественные черты - это то, что сделало книгу Замятина лучше книги Хаксли.» Мы можем добавить, что это и то, из чего сделана модель самого Оруэлла. Критикуя Хаксли, Оруэлл пишет, что тот не сумел найти никакой ясной причины, почему общество «дивного нового мира» должно быть так жестко и тщательно расслоено: «Целью является не экономическая эксплуатация... Нет жажды власти, нет садизма, нет жестокости любой природы. Те, кто уже на вершине, не имеют особых побуждений там оставаться и, хотя каждый счастлив пустым счастьем, жизнь стала столь бесцельна, что трудно поверить в то, что подобное общество способно выдержать испытание временем» (курсив мой). Напротив, общество замятинской антиутопии - может на взгляд Оруэлла выдержать испытание временем, потому что в нем доминирующим мотивом действий и причиной социального расслоения является не экономическая эксплуатация, в которой нет нужды, а именно «жажда власти, садизм и жестокость» «тех, кто стоит наверху». В этом легко узнать лейтмотив «1984».
В Океании технологическое развитие достигло столь высокого уровня, что общество могло бы полностью удовлетворить все свои материальные потребности и установить внутри себя равенство. Но неравенство и бедность поддерживаются, чтобы Старший Брат мог пребывать у власти. В прошлом, говорит Оруэлл, диктатура защищала неравенство, теперь неравенство защищает диктатуру. Но какой цели служит диктатура? «Партия стремится к власти исключительно ради нее самой... Власть - не средство; она - цель. Диктатуру учреждают не для того, чтобы охранять революцию; революцию совершают для того, чтобы установить диктатуру. Цель репрессий - репрессии. Цель власти - власть».
Оруэлл задавался вопросом, намеревался ли Замятин сделать «советский режим особым объектом своей сатиры». Оруэлл не был в этом уверен:
«Похоже, Замятин имеет в виду не конкретную страну, а цели, к которым стремится индустриальная цивилизация. Он сильно уклоняется в примитивизм, это с очевидностью следует из романа «Мы». «Мы» - это фактически изучение машины, джина, которого человек бездумно выпустил из бутылки и не может загнать обратно». Такая же точно неоднозначность авторской цели очевидна в «1984».
Предположение Оруэлла о Замятине было верным. Хотя Замятин находился в оппозиции к советскому режиму, сатира в адрес этого режима была не единственным и даже не главным пунктом. Как верно заметил Оруэлл, ранняя советская Россия не имела почти ничего со сверхмеханизированным государством замятинской антиутопии. Уклон писателя в примитивизм был в духе русской традиции, в духе славянофильства и враждебности по отношению к буржуазному Западу, прославления мужика и старой патриархальной России, в духе Толстого и Достоевского. Даже будучи эмигрантом, Замятин разочаровался в Западе совершенно по-русски. Временами казалось, что он наполовину смирился с советским режимом, когда тот уже создавал своего Благодетеля в лице Сталина. Если Замятин и направлял стрелы своей сатиры против большевизма, то только потому, что считал, что большевизм стремится к замене старой примитивной России на новое механизированное общество. Забавно, что он перенес свое повествование в 2600 год, как бы говоря большевикам: вот на что будет похожа Россия, если вам удастся добавить к вашему режиму основы западной технологии. У Замятина, как и у некоторых других русских интеллектуалов разочарованных в социализме, жажда примитивного образа мысли и жизни была естественна, так как примитивизм был все еще жив в русских корнях.