Это было собственным затруднением Оруэлла. Он задавал вопрос «Зачем?» не столько о своей Океании, сколько о сталинизме и великой чистке. Естественно, в один прекрасный день он обратился за ответом к Троцкому: именно у Троцкого-Бронштейна он позаимствовал несколько отрывочных биографических данных вплоть до внешнего облика и еврейского имени Эммануэль Голдстейн. Фрагменты «Книги», которые занимают так много страниц в «1984», также явный, хотя и не слишком удачный пересказ «Преданной революции». Оруэлл был поражен моральным величием Троцкого и в то же время не до конца доверял ему и сомневался в его правоте. Противоречивость его взглядов на идеи Троцкого нашла свое выражение в отношении Уинстона Смита к Голдстейну. До самого конца Смит так и не смог выяснить, существовали ли Голдстейн и Братство на самом деле или были состряпаны полицией мыслей. Барьером между идеями Троцкого и собственными мыслями - барьером, который Оруэлл так и не сумел преодолеть, были марксизм и диалектический материализм. Он нашел у Троцкого ответ на вопрос "Как?", но не нашел ответа на вопрос "Зачем?".
Но Оруэлл не мог удовлетвориться историческим агностицизмом. Он был кем угодно, только не скептиком. Скорей у него была фанатичная натура, полная решимости получить быстрые и четкие ответы на поставленные вопросы. Теперь его душа напряглась недоверием и подозрительностью, поиском темных заговоров, замышляемых ИМИ против добропорядочного Билли Брауна из Лондон-тауна. ОНИ - это нацисты, сталинисты, Черчилль и Рузвельт и, конечно все, кто защищал государственную идею, ведь в сущности Оруэлл был простодушным анархистом и в его глазах любое политическое движение теряло смысл существования в тот самый момент, когда приобретало государственный смысл. Ему не приходило в голову анализировать сложную социальную подоплеку, размышлять и давать объяснение запутанным политическим мотивам, расчетам, страхам и подозрениям, разглядеть за ИХ действиями вынуждающие обстоятельства. Понятия социальных сил и тенденций, исторической неизбежности вызывали в нем подозрительность и раздражение. Однако без этих понятий (умеренно и должным образом используемых) никакой реалистический ответ на вопрос, занимавший Оруэлла, дать вообще нельзя. Он видел перед собой деревья, вернее одно дерево, но не видел леса. Кроме того, недоверие к историческим обобщениям заставило его уцепиться за самое старое, самое банальное, самое абстрактное, метафизическое и бессмысленное из всех исторических обобщений: все ИХ планы, заговоры и дипломатические шаги имеют один-единственный источник. И источник этот - «садистская жажда власти». Так Оруэлл перепрыгнул от будничного рационалистического здравого смысла к мистицизму жестокости, который вдохновил «1984».
В романе «1984» господство человека над машиной достигло столь высокого уровня, что общество в состоянии производить блага для каждого в изобилии и положить конец неравенству. Однако неравенство и нужда поддерживаются только для того, чтобы удовлетворить садистские наклонности Старшего Брата. К тому же мы даже не знаем, существует ли Старший Брат в действительности или это только миф. Океанию терроризирует коллективная жестокость партии (не обязательно конкретных ее членов, которые могут быть разумными и благонамеренными людьми). Тоталитарным обществом правит идея садизма. Оруэллу казалось, что он вышел за рамки привычного и, как он полагал, за рамки ложных концепций социальных классов и классовых интересов. Но в терминах марксизма интерес социального класса подразумевает хотя бы какую-то связь с личными интересами и социальным положением своих членов, даже если классовый интерес не представляет простую сумму личных интересов. В оруэлловской партии целое не несет никакой связи с частями. Партия не является социальным органом, приводимым в действие каким-либо интересом или целью. Это фантомообразная эманация всего гадкого, что есть в человеческой природе. Она метафизична, безумна и торжествующа. Дух Зла.
Конечно Оруэлл писал «1984» как предупреждение. Но предупреждения не получилось, потому что в основе романа лежит безысходность. Оруэлл воспринимал тоталитаризм как нечто, останавливающее историю. Старший Брат непобедим: «Если вы желаете картину будущего, то представьте себе ботинок, топчущий человеческое лицо - навсегда». Он проецировал зрелище великой чистки на будущее и видел его навсегда там застывшим. Он оказался неспособным воспринимать события реалистически во всем комплексном историческом контексте. События были чрезвычайно «иррациональны» и вследствие этого Оруэлл стал воспринимать их иррационально, подобно психиатру, чей рассудок помутился из-за слишком близкого пребывания рядом с безумием. «1984» фактически стал не предупреждением, а пронзительным криком, оповещающим о приходе черного тысячелетия, тысячелетия вечных мук.