– Ну почему мы не сможем увидеть повешение?! – во всю глотку вскричал мальчишка.
– Хочу увидеть повешение! Хочу увидеть повешение! – изо всех сил заголосила девчонка, скакавшая возле них.
Уинстон вспомнил, что на вечер в Парке было назначено повешение пленных евразийцев, виновных в военных преступлениях. Зрелище это происходило раз в месяц и считалось популярным спектаклем. Дети всегда требовали, чтобы их взяли на казнь. Распрощавшись с миссис Парсонс, он направился к двери. Однако не успел пройти по коридору и шести шагов, как вспышка острой боли обожгла шею… как будто кто-то ткнул в нее раскаленной докрасна проволокой. Немедленно обернувшись, Уинстон увидел, как миссис Парсонс заталкивает сына в дверь, а тот прячет в карман рогатку.
– Гольдштейн! – успел выкрикнуть мальчишка, прежде чем дверь закрылась. Но более всего потрясла Уинстона гримаса беспомощного страха на сером лице женщины.
Вернувшись в свою квартиру, он торопливо скользнул мимо телескана и, еще потирая шею, уселся за стол. Музыку в телескане сменил монотонный и жесткий армейский голос, со смаком зачитывавший описание вооружения новой Плавучей Крепости, только что ставшей на якорь между Исландией и Фарерскими островами.
При таких детях этой несчастной женщине предстоит влачить полную ужаса жизнь, подумал он. Еще год-другой – и они начнут следить за ней денно и нощно, выискивая признаки неправоверия. Почти все дети в эти дни были ужасны. Но хуже всего было то, что стараниями таких организаций, как Шпионерия, они планомерно превращались в неуправляемых дикарей, тем не менее не испытывавших никакого желания восставать против партийной дисциплины. Более того, они обожали Партию и все связанное с ней. Песни, шествия, знамена и транспаранты, походы, маршировку с деревянными винтовками, скандирование лозунгов, почитание Большого Брата… все это казалось им славной игрой. Вся их жестокость была обращена вовне – на врагов государства, иностранцев, предателей, саботажников, мыслепреступников. Считалось вполне нормальным, что людям старше тридцати приходится бояться своих детей. И не без причины, ибо не проходило недели без того, чтобы в «Таймс» не появилась заметка, описывающая, как очередной юный подлец – обычно их называли детьми-героями, – подслушав компрометирующий разговор, сдал своих родителей органам Госмысленадзора.
Боль от выпущенной из рогатки пульки утихла. Без особого рвения он взял ручку, не зная, сумеет ли найти еще что-нибудь достойное занесения в дневник. И вдруг мысли Уинстона снова обратились к О’Брайену.
Когда-то – сколько же лет назад это было? должно быть, семь – ему приснилось, что он вошел в совершенно темную комнату. И кто-то сидевший сбоку от него сказал: «Мы встретимся там, где не будет никакой тьмы». Сказал очень спокойно, почти равнодушно – скорее сообщая факт, но не приказывая. Он во сне прошел дальше, не останавливаясь. Любопытно было то, что тогда, во сне, эти слова не произвели на него особого впечатления. Значение они приобрели позже и постепенно. Теперь Уинстон не мог вспомнить, когда видел этот сон – до или после того, как впервые встретился с О'Брайеном, как не мог вспомнить, когда голос говорившего во тьме связался у него с этим мужчиной. Тем не менее подобное отождествление существовало в его голове. Это О’Брайен обращался к нему из мрака.
Уинстон никогда не мог точно понять, кем является для него О’Брайен – другом или врагом, даже после сегодняшнего обмена взглядами. Впрочем, это и не имело для него особого значения. Какая-то связь существовала между ними – взаимопонимание, более важное, чем приязнь или горячая поддержка.
«Мы встретимся там, где не будет тьмы», – сказал О’Брайен.
Уинстон не знал, что означают эти слова, они просто каким-то образом должны проясниться…
Голос, доносившийся из телескана, смолк. Пропела труба, чистая и прекрасная мелодия проплыла по затхлому воздуху. Уже с волнением голос продолжил:
– Внимание! Слушайте все! Только что мы получили сообщение с Малабарского фронта. Наши вооруженные силы, находящиеся на юге Индии, одержали славную победу. Я уполномочен сообщить, что эта операция может существенно приблизить войну к ее завершению. Слушайте текст сообщения…
Жди скверной новости, подумал Уинстон. И вполне естественным образом за кровавым описанием уничтожения евразийских войск, сопровождавшимся колоссальными цифрами взятых в плен и убитых, последовало оповещение о том, что со следующей недели шоколадный паек будет сокращен с тридцати до двадцати граммов.