Петровичу опять надо было ехать по служебным делам в Улан-Удэ. Чертыхаясь, он взял с собой эхолот и по дороге оставил его в Чите. К его возвращению прибор не был готов, поэтому на базу Петрович приехал с пустыми руками. Лишь через неделю пришло сообщение о том, что ремонт закончен.
Ехать за эхолотом пришлось Сазонову. Как-то прохладно простились с Юлей. Провожавшему его Никите он рассказал о разговоре Михой и строго наказал до его возвращения с Фёдором об украденной лодке не говорить.
«Нет счастья в жизни…» – с этой избитой фразой, выдохнутой как-то полувшутку, полувсерьёз Ираидой, когда они курили у костра, разглядывая нависшее над ними звёздное небо, Захар никак не мог согласиться. Живя в постоянном ожидании счастья, он тем не менее был благодарен каждому прожитому дню, каждому попавшемуся на его пути человеку, не говоря уже о каждой встреченной им женщине, за новый жизненный опыт, за эмоциональные переживания, за счастье бытия. Днём он раздражался из-за производственных неурядиц или каких-то неадекватных Юлиных поступков, а вечером думал о том, каким пустым был бы день без этих неладов. Он одновременно и стремился к счастью, и был счастливым, не всегда отдавая себе в этом отчёт. Будучи прагматиком, он ясно понимал, что его жизнь ничего не стоила бы без этих восходов и закатов над тихой водной гладью, без ежедневного шелеста деревьев, без пения птиц над головой… и без Юли – несовершенной, совершающей массу ошибок, но здесь и сегодня воплощающей для него всю женственность мира.
Чита встретила Захара равнодушно. Никому из прохожих не было дела ни до его полевых страданий, ни до его личных неурядиц, ни до него самого. Стоял жаркий летний день. Люди сновали взад-вперёд по своим делам, машины останавливались на светофорах – жизнь шла по давным-давно заведённому порядку. Два года назад, после распределения, он прилетел из Москвы именно в Читу для того, чтобы предстать перед глазами руководителя читинского аэрогеодезического предприятия, и уже оттуда на поезде поехал в Улан-Удэ.
Получив отремонтированный эхолот, он излил свои эмоции на пожилого заведующего лаборатории, особенно напирая на тот вопиющий факт, что неисправный прибор был выдан экспедиции как исправный, и что всё это сплошное жульничество и надувательство, если не сказать – должностное преступление. Заведующий невозмутимо выслушал кипятившегося Захара и несколькими словами перечеркнул весь пафос его монолога:
– Из дерьма конфету не сделаешь! Не нравится советский эхолот? А вы напишите об этом Горбачёву. У нас ведь теперь гласность!
– Но сейчас-то он будет работать?
– А это уж как масть ляжет! Я не волшебник.
Поезд на Тыгду отправлялся на следующий день. Договорившись о том, что эхолот с отражателем подвезут на вокзал к отходу поезда, Захар вышел из конторы и пешком пошёл в сторону гостиницы. Зайдя в попавшийся по дороге сквер, он сел на лавочку и с интересом принялся рассматривать прохожих – молодых и старых, весёлых и угрюмых, красивых и не очень. Почему-то весёлых было меньше всех. Большинство прохожих словно боялось публично проявить свои эмоции, выделиться из толпы. Люди либо проходили мимо него с опущенными лицами, либо смотрели настороженно, неулыбчиво, сурово. Привыкший к ярким природным цветам, Захар высматривал их и в одеждах прохожих, но тщетно. В толпе преобладали чёрные, серые и коричневые цвета.
Озабоченное лицо одной девушки, проходившей по соседней аллее, показалось ему до боли знакомым.
– Алина! – вскрикнул он.
Девушка остановилась, как вкопанная, и начала растерянно осматриваться по сторонам. Он вскочил с места и подбежал к ней.
– Привет, красавица Ангара!
Алина изумлённо посмотрела на него, потом порывисто обняла и на мгновение крепко прижалась щекой к его бороде.
– Захар… Что ты здесь делаешь? Только не говори, что ты за мной шпионишь!
– Успокойся… Тоже мне, нашла шпиона! Я по работе. А ты?
Они медленно вышли из сквера и зашагали по тротуару. Уже начинало темнеть.