Палатки стояли на открытом участке высокого берега, поросшего молодыми лиственницами с воздушными островками одиноких берёз. Из лагеря открывался апокалиптический вид на борющееся с упавшим небом водохранилище.
За вечерним чаем Захар поздравил своих работников с переездом и пошутил:
– Унаха – речка золотая, поэтому будьте внимательны. В её верховьях находятся месторождения россыпного золота.
Через день, едва обустроившись и дождавшись, пока утихнет шторм, они принялись за измерения глубин ручным лотом. Лето заканчивалось, времени для съёмки оставалось мало. Ещё до начала работы чуть не лишились моториста. Рано утром Никита вместо завтрака бегал между лагерем и никак не заводившейся моторкой. В один момент он, перепутав вёдра, налил в кружку бензина, и только после первого глотка понял, что это не чай.
– Чего я только в своей в жизни не пил! – смеялся он, опустошив в кустах содержимое желудка. – Но бензин с сахаром – в первый раз.
Сентябрь
Настала та краткосрочная пора, когда о лете можно было говорить в прошедшем времени, а классическая осень ещё не наступила. Начали напоминать о себе первые заморозки, спала дневная жара, а главное – стала неуклонно меняться цветовая гамма таёжных пейзажей. Словно некий невидимый художник, забавляясь, каждый день добавлял новые мазки на зелёное полотно. В долине Унахи главным цветом стал винно-красный, а на сопках преобладали жёлтые цвета. Лиственницы, между которыми был разбит лагерь, ещё оставались светло-зелёными, но в них уже появились пожелтевшие веточки. Охристо-жёлтые листья падали на стоявшую под берёзой хозяйственную палатку.
Перестали ловиться щуки. Захар попытал счастья в Унахе, подумав, что с приходом осени рыба переместилась в русла рек, но это почти ничего не дало.
– Надо съездить на Утугай, – уверял его Никита. – Где-то там Федькина бригада работает. Помнишь, Андрюха по рации хвастал, что они налимов объедаются?
Это было справедливо, но после давнего разговора с Фёдором о лодке, а тем более после Юлиных откровений об однокласснике, он старался держаться подальше от их бригады. Однако запасы продуктов подходили к концу, и он согласился с Никитой.
В старые добрые времена Унаха была правым, а Утугай – левым притоком реки Брянта, которая, в свою очередь, впадала в Зею. После создания Зейского моря уровень воды поднялся и затопил все русла – настолько, что и Унаха, и Утугай впадали теперь непосредственно в водохранилище.
Бросив в лодку рюкзаки и удочки, они завели мотор и, миновав Брянту, въехали в широкое устье Утугая. Высадились на первом же попавшемся пологом участке берега и привязали лодку к толстому стволу ивы. Рыбалка и впрямь удалась – через час на дне лодки лежали пять щук, горка чебаков и длинный пятнистый налим. После перекура Никита начал поклёвывать носом, а Захар по узкому распадку поднялся на пологий, поросший чахлыми берёзами склон, вошёл в старый сосняк с редким жёлто-зелёным подлеском и остановился посреди небольшой прогалины. Где-то над головой затарахтел дятел, вслед за ним закуковала кукушка. Захар поискал её глазами, но не нашёл. «Пятнадцать… двадцать…», – по детской привычке зашевелились губы.
Громко треснула сухая ветка. На поляну вышел человек в энцефалитном костюме и с охотничьим ружьём в руках.
Это был Фёдор.
– Привет, Захарка! Годы свои считаешь? А я думал, это медведь. Чуть не выстрелил.
Дуло ружья отстранённо смотрело Захару в глаза.
– Убери пушку-то, – тихо попросил он.
– Зассал? А ты можешь мне кое-что пообещать? – недобро ответил Фёдор.
Захар вопросительно посмотрел на него.
– Твой рабочий… Никита… Он по-пьяни грозился меня посадить за то, что я якобы украл твою лодку. Угомони его, по нашей старой дружбе. Мне западло с ним самим говорить.
– А кто украл мою лодку?
– Понятия не имею. Да не смотри ты так на ружьё – это дробовик.
Перехватив ружьё левой рукой, он резким движением вынул из висевших на поясе ножен самодельный охотничий нож и поднёс его остриём к лицу Захара.
– Не дёргайся, студент. Убью!
– Эй! Федька! – раздался знакомый голос. – Не балуй!