— Куркулиха? — переспросила она. — Смешное слово!..
— Да какое там смешное, — улыбнулся пастух. — Обыкновенное. Жадноватая, значит, прижимистая. Все себе да себе… А вот эту березу, видишь, она чуть склоненная, как бы к земле тянется, любят соловьи. Хочешь послушать пение, приходи вечером сюда. Обязательно самый переливчатый заглянет. И такие коленца отломит — закачаешься. А ты — стой, не бойся, что вспугнешь соловья, что он улетит… Защиту, что ли, в дереве чует? Не знаю. Секрет…
Вскоре пастух и девушка вышли к реке в том месте, где она делала крутой, как локоть, изгиб. На темной воде у противоположного берега белели лилии. Можно было различить густые заросли камыша. Тихо.
Пахнет водой и тиной.
— Река?! — радостно мигнула звездочка.
— Река-а, — отозвался пастух.
— Красивая река, — сказала девушка, — но кривая. Я другие знаю. Прямые, как твои березы.
— Да какая ж она кривая?! — обижаясь за свою речушку, отозвался пастух. — Это у нее изгиб здесь. Если обернуться птицей и подняться вверх над рекой, то он будет краше, чем шея лебединая. А рыбы в реке сколько! Во, слышь, плещется! К заре!
— Рыбы? — звездочка опять мигнула непониманием, а большие глаза девушки насторожились. — Что это такое?
— Как бы это тебе сказать… Мы, люди, на земле хозяева, самые мы главные на земле. А рыба — она молчаливая хозяйка воды. Только человек это забывает, думает, что везде он верховодит.
Пастух взглянул на девушку — поняла ли? И добавил с лукавой улыбкой:
— Тебе бы они понравились. Рыбы добрые и красивые, а чешуя, кожа рыбья, у них серебристая — играет, переливается… Сейчас на земле много рек пустых, мертвых, даже лягушек не осталось — доверховодился человек. А в нашей всякая есть рыбеха. И щука, и лещ, и язь, и окунь, и красноперка… Может, утречком, на самой зорьке, — сгоняю, только коров соберу, — порыбачим?
— Может быть, — ответила девушка и нежно взяла его ладонь в свою. — А много у тебя коров?
Он вздохнул.
— С каждым годом все меньше. Нынче вот двадцать две пасу. Есть и еще одна. Но прихворнула что-то. Ласка ее кличут. И точно — норовом ласковая, тихая, послушная.
Пастух вдруг осекся, взглянул на гостью.
— Ну и разболтался я! Может, устала? Отдохнуть хочешь?
— Что это — раз-бол-тал-ся?
— Значит, говорю и говорю и говорю. Без остановки. Без умолку.
— А-а, — она улыбнулась. — Это не опасно. А отдохнуть хочу.
Они повернули обратно.
— Ты извини за нескромный вопрос… Но откуда ты, красавица серебристая?
— О, — она запнулась. — Я… из далекого далека. У нас реки прямые-прямые и все текут только в одну сторону, хотя раньше, давным-давно, как и у вас, каждая имела свой характер, и в них тоже водились молчаливые рыбы, но с красной чешуей. А кроны деревьев у нас синие… Я… я — разведчица, хотя ты не должен об этом знать, — неожиданно закончила она.
— Это не опасно, — вспоминая ее слова, сказал пастух со смешком, как будто бы ее рассказ был для «его никакой не диковиной.
— Ты думаешь? — серьезно спросила она.
— Да, — твердо сказал он. — Вот мы и пришли.
А после паузы добавил:
— Я вообще-то люблю поспать, а тут полночи уж позади. Ну да худа без добра не бывает. С тобой вот познакомился…
— Как ты сказал? Худа без добра…
— …не бывает.
— Хорошее выражение! Красивое!
Пастух установил лестничку, и они забрались в шалаш. Прежде чем отдыхать, пастух предложил девушке молока и хлеба. Ей очень понравился хлеб, обыкновенный — серый кирпичиком, уже даже чуть зачерствевший; она сказала, что в жизни ничего вкуснее не пробовала. Затем он предложил ей свою овчину, хотя она отказалась, говоря, что костюм у нее с подогревом, не замерзнет.
— Подогрев подогревом, — возразил он, — а ничего нет лучше мягкой овчины. Поверь мне!
Она промолчала, только звездочка мигнула как-то ласково и грустно.
— Ну пока! — попрощался он, залезая на «второй» этаж, под самую крышу. — Как говорится, до скорого! Не проспать бы! Вот-вот заря. Соберу коров, пойдем порыбачим. Увидишь, как хорошо! Да, а зовут-то тебя как?
— Яа, — сказала она.
— Яа. Красивое имя. Надо же — Яа. Яа! Чудно!.. А годков тебе сколько?
— Годков?
— Ну, лет. Сколько ты живешь?
— Мне двадцать пять весен.
— Двадцать пять… Да-а… А можно еще один нескромный вопрос, хоть и так уж, наверное, замучил тебя?