— Неужели такие допотопные голограммы могут храниться столетиями?
— Стереть запись способен лишь сильный нагрев. Не оттого ли огонь издревле считали очищающим?
— Ну, хорошо, допустим, голограмма записана. А как ее воспроизвести? — спросила я.
— Если вы не верите в призраков, то никогда их и не увидите, — не отвечая прямо на вопрос, словно размышляя о чем-то другом, уверенно сказал Гуревич. — Спокойные, уравновешенные люди, всегда все знающие наперед, никогда не встречали блуждающих теней. И только в состоянии крайнего возбуждения в гневе, страхе, страдании, при чрезмерной радости возможна встреча. Однако разыгравшееся воображение здесь ни при чем. Биохимические процессы в организме не постоянны, меняется и электромагнитное излучение. Когда человек пребывает в обычном, спокойном состоянии, он способен на подходящем материале оставить голограмму. Но она будет такой размытой, что ее никто никогда не увидит. Другое дело — четкая голограмма. Для нее необходимо настроить все органы на определенный лад. Скажем, привести организм в особое эмоционально-стрессовое состояние. Вот тогда на термочувствительной поверхности останется ясный, но пока невидимый след.
— В жизни это происходит приблизительно так, — поясняют ученые. — Художник увлеченно творит, чувствует небывалый подъем жизненных сил. А краски тем временем нанесены на полотно неравномерно, более тонкие слои высыхают быстрее, толстые — медленнее. Возникает неровный рельеф, который словно губка «впитывает» электромагнитные волны, излученные художником в особом эмоциональном состоянии. Спустя столетие около картины появляется другой человек. Он не просто любуется живописью, а, наслушавшись страшных историй о привидениях, дрожит от страха, да еще ночью. Возникает нечто вроде резонанса, своего рода тонкая подстройка на ту же частоту излучения, что и у художника. Голограмма оживает.
— Если бы наши ученые-коллеги не перепугались заранее, путешествуя по замку, они бы ничего не увидели, — заключил Гуревич. — Как видите, не загадочные фигуры наводят ужас, наоборот, страх рождает видения. Вероятно, поэтому древние заклинатели не терпели скептически настроенных зрителей. «Чудеса случаются там, где в них верят», — писал французский просветитель Дидро. К его словам можно добавить — и там, где их больше всего боятся.
— А зачем же нужна свеча, для пущей таинственности?
— Слабый свет делает изображение более четким. Ведь тепловой поток от свечи, догорающих углей, факела дополняет излучение человека. Они накладываются друг на друга и быстрее вызывают видение. Впрочем, призрак можно заметить и в ясный солнечный день. Но для этого световой луч должен пройти через светофильтр, скажем, витражное стекло. Тогда средь бела дня возникнет расплывчатое, колыхающееся белесое пятно — чей-то древний отпечаток, блеклая голограмма, сохранившаяся до наших дней. Похоже, шаманы и гадалки знали, как вызывать духов. Их амулеты сделаны из материалов, способных фокусировать согласованное излучение человека. Это кристаллы поваренной соли, мягкие сплавы некоторых металлов, природные минералы — сильвин, флюорит… Они, словно линзы в фотоаппарате, делают изображение резким.
Послушав ленинградских ученых, я представила, как тесно наводнен мир призраками, спрятаться негде.
— Это преувеличение, — успокоили они меня. — Получить четкую голограмму все-таки необычайно трудно. Ее качество зависит от множества изменчивых факторов. Так что встреча с привидением — редкая случайность. Но теперь, когда мы если не знаем, то хотя бы предполагаем, как они появляются, можно смело сказать — случайность счастливая.
ВАЛЕРИЙ РОДИКОВ
СУДЬБА ШАРГЕЯ
В двадцатые годы нынешнего века тема полетов на Луну и другие планеты проходила в основном по ведомству фантастики. Такое же отношение было и к работам ученых в этой области. «Это фантастика», подчас с презрением выносили свой приговор видные ученые мужи. И их вроде бы нельзя осуждать. Космические полеты в то время казались фантастикой. Об одной из таких плодотворнейших инженерных идей, которая материализовалась почти через сорок лет после ее опубликования, и о ее творце пойдет рассказ ниже.
«Когда ранним мартовским утром 1968 года с взволнованно бьющимся сердцем я следил на мысе Кеннеди за стартом ракеты, уносившей корабль «Аполлон-9» по направлению к Луне, я думал в этот момент о русском — Юрии Кондратюке, разработавшем эту самую трассу, по которой предстояло лететь трем нашим астронавтам».