– Мне скучно без твоей руки!
Ответ вначале озадачил его, но потом он понял, что она сказала удивительно точно. Потому что, когда oни бродили, взявшись за руки, возникала какая-то дополнительная связь, какой-то информационно-эмоциональный канал, облегчая и упрощая общение. Иногда им не нужны были слова.
За эти годы, со дня ее случайного рождения, у них установилась общность психики, и если она заболевала, заболевал и он. Рождение ее было действительно нелепейшим случаем: она появилась на свет во время их совместной с Катюшей трехлетней экспедиции в космической глухомани.
В эти экспедиции отправлялись смешанные пары - психологи установили, что биологическая единица (мужчина - женщина) более работоспособна и намного стойче переносит превратности судьбы. Комплектование подобных пар было трудным, но благодарным делом, удачно подобранные пары, возвращаясь из экспедиции, представляли результаты работы, выполнить которую было под силу лаборатории со штатом в 6-7 человек. Конечно, людей, из которых составляли исследовательские ячейки, влекло друг к другу, поэтому один из двух отправляющихся должен быть неспособным к деторождению.
И разработаны были почти безвредные препараты, которые подавляли способность к продолжению рода человеческого на период экспедиции, не ограничивая, впрочем, сексуальных отношений. Все было легко и просто, приятно и безопасно.
Зарубин любил Катюшу и, естественно, настоял, чтобы блокировали на эти годы именно его. А когда и к ней пришла любовь, они стали беспредельно счастливыми. Любимая работа и любимый человек. И все с тобой, вот здесь, вместе, в тебе и во мне.
Нарушение жизненного цикла у Катюши они восприняли как реакцию организма на резкое изменение условий жизни.
Такие случаи бывали - их об этом предупреждали. И когда у Катюши начал расти живот, они приписали это ее увеличившемуся аппетиту. И только когда ребенок начал колотить ножкой, требуя изменить к себе отношение, Катя поняла все. И тошноты.
И аппетит. И появившуюся страсть обильно солить пищу. Это была и радость - Зарубину уже исполнилось тридцать три, и трагедия - к тому времени они находились вне радиовидимости Земли. И когда пришел час таинства рождения, Катюша прогнала Зарубина, не разрешив находиться ближе ста метров, и умудрилась родить, обрезать пуповину, вызвать дыхание и обмыть ребенка сама. Зарубин в это время готов был выть на луну, но не было луны и сел голос. Катюша махнула ему рукой, разрешая подойти, и он простонал: “Ну, что, Катюша?”, она вздрогнула и посмотрела на него - Зарубин выглядел не лучше ее, а в глазах горела такая любовь и такая нежность, что Катюша заплакала.
Они дали клятву выполнить весь намеченный объем исследований и сдержали ее. Малышке Зарубин соорудил специальный костюм, боясь, что активная микрофлора планеты погубит не защищенный прививками организм. Из этого костюма она все время вырастала и однажды выползла из него и поползла по мшистой поляне, набивая рот ягодами и распугивая важных, ленивых лягушек. Там они ее и нашли, обкусанную до самых волос насекомыми, со вздувшимся от ягод животиком. Она так устала от новых впечатлений, что уже не могла кричать, и руки ее по локоть были вымазаны кровавым соком ягод.
Но все обошлось. И как только она начала ходить, Зарубин стал всюду таскать ее за собой и руку малышки выпускал, казалось, только ко сну.
Роды, кормление ребенка и те чудовищные нагрузки, которые выпали на их долю, не прошли бесследно. Видимо, все это вызвало деиммунизацию Катиного организма, какой-то вирус свалил ее, и в два дня она угасла. Это было неожиданно и страшно. Зарубин почернел от горя, и первые слова, которые он сказал малышке, были: “Теперь я тебя буду называть Катюшей!” А через три дня за ними прилетели. Малышке тогда было два года. Еще два года их продержали в обсервации, потому что в крови нашли нейтральный вирус. Вирус обладал мощной жизненной силой, и от него не могли избавиться, а потом еще дольше присматривались к тем следам, которые он мог оставить в генах.
А время шло. Сложившаяся система Общественного Воспитания была с самого начала нарушена, и от растерянности Зарубину разрешили воспитывать девочку до школьного возраста.
В ноябре начались занятия в приготовительном классе, и Зарубин обязан был отдать девочку в интернат. Малышка стала целью его жизни, ее смыслом и содержанием. Он был не просто добросовестным отцом, он стал для девочки и Матерью и Учителем. Вернее, множеством учителей. Она рано научилась читать и писать, сносно разговаривала на двух языках и с огромным удовольствием усаживалась за рояль. Он одержимо заполнял пустоту, образовавшуюся после смерти Катюши-старшей. И это ему удавалось. Девчушка росла славной, доброй, одаренной и любила его без памяти.
Маячивший впереди интернат казался кошмаром. Это слово разрасталось до размеров черной дыры, казалось гадким и от этого становилось еще страшнее. Зарубин начал борьбу. Он написал в Центральное управление по Воспитанию, сходил в местный комитет Управления Общественного Воспитания. Беседа, состоявшаяся там, была корректной и откровенной и отняла у него половину надежды. Но приняли его там прекрасно.
– Здравствуйте! Моя фамилия Зарубин!-сказал он, войдя в кабинет, который ему указали.- Я пришел, чтобы…
Клерк вскочил и, обойдя стол, дружески протянул обе руки:
– Я все знаю. У вас запутаннейший случай, и нам предстоит долгая беседа. Чтобы нам не мешали, давайте пройдем в Овальную комнату,- он взял Зарубина под локоть и, ловко лавируя среди столов, шкафов, коридоров и просителей, провел его в уютную, действительно овальной формы комнату, специально созданную для конфиденциальных бесед. Они удобно уселись. Зарубин с удовольствием выпил почти целую бутылку оранжада, ему надо было как-то скрыть волнение и собраться.
– Понимаете,- начал клерк,- за последние сорок лет ваша девочка - единственный ребенок, который воспитывался в семье. Вы прекрасно знаете, что исключений Система Общественного Воспитания не допускает.
– Я сам…
– Вы тоже. Как и я. Как и мы все! Вы знаете, чем мы обязаны Системе. Исчезли преступность, наркомания, пороки, исчезла даже ложь! Повысилось в несколько раз общественное значение индивидуальности. Люди легче находят призвание, меньше ошибаются, экономится драгоценнейшее время жизни, силы ума, воли и интеллекта. Появилась доброжелательность. Человечество стало добрей, наконец!
Зарубин молчал, ему нечего было возразить, он не ожидал, что его припрут к стенке “человечеством”.
– А что же нам делать? - спросил он, наконец.- Я не представляю себе, как мы будем жить друг без друга!
– А я не представляю себе, как может быть воспитан человек вне Системы.
– Если бы нам разрешили хоть изредка встречаться…
– Но вы же знаете, что Система исключает любые контакты!
– Система подразумевает детей, которые со дня рождения не видели своих родителей! Ведь не случайно же их даже на первое кормление приносят не к их матерям.
– Ну, это делается, чтобы притупить чувство собственности в материнском инстинкте. И когда роженица начинает кормить чужого ребенка, материнский инстинкт просыпается очищенным от шелухи “мое”. Для нее каждый ребенок свой. Такие женщины потом прекрасно работают в Системе.
– Но мы уже знаем друг друга. Как же нам обойтись без контактов?
– А как отнесутся к подобным контактам тысячи других детей? Что в них может проснуться?
– Но у них же есть рабочие мамы!
– Да, теперь мы имеем возможность к каждым трем воспитанникам прикрепить двух мам.
– Мама первой половины недели,- усмехнулся Зарубин,и мама второй половины недели.
– Вы не любили ваших мам?- удивленно спросил клерк.
– Люблю. Я и сейчас переписываюсь с ней.
– Ах, вы из тех, у кого была одна рабочая мама!- Зарубин вспомнил нежную морщинистую руку и прощальные слова: - Я с таким трудом нашла тебя. И вот ты уже взрослый. Как быстро пролетело это время! Не покидай меня насовсем, пиши мне, сынок…- Зарубин почувствовал, как в нем дрогнуло и проснулось что-то новое.
– Я становлюсь социально опасным элементом!- сказал он.
– Да!- улыбнулся клерк, но глаза его не улыбались.