Запомнилось: когда спускались к пляжу, ко мне прильнула меньшая внучка, взяла за руку: "А у меня -- карты (держит в ручонках колоду). Это вот король, а это дама... нет -- валет, а это -- ох! забыла (это была десятка)".
Я ей: "Ну ладно, а какой она масти?" (Не рассчитывал, что она знает это слово.)
"Она -- червивая!" Эта детская ошибка резанула, напомнила ситуацию, в которую попала и эта малышка.
Р. М. завела нас с М. С. в маленький павильон, а всех остальных отправила к воде. Лихорадочно вырвала из блокнота несколько чистых листков, подала мне, долго копалась в сумочке и, найдя карандаш, подала мне: "Я оставляю вас". -- "Да, да, -- нетерпеливо (необычно для него в обращении с ней!) бросил М. С., -- надо работать". Она жалко улыбнулась и "сделала мне ручкой".
-- Толя! Надо что-то делать. Я буду давить на этого негодяя (он имел в виду генерала Генералова). Буду каждый день предъявлять требования. И наращивать.
Да, М. С., согласен. Сомневаюсь, чтобы банда в Москве на это отреагировала. Но нельзя, чтоб подумали, что вы смирились...
-- Пиши: "Первое. Требую немедленно восстановить правительственную связь... Второе. Требую немедленно прислать президентский самолет, чтобы я мог вернуться на работу. Если не ответят, завтра потребую, чтоб прислали журналистов -- советских и иностранных".
Я записал. Он:
-- Смотри, как бы по дороге у тебя это не отобрали!
-- Не отберут! -- сказал я уверенно.
20-го я к М. С. пошел сразу после описанного выше купанья. Опять долго ходил по этажам, пока кухарка не показала: там, в кабинете. Он вышел навстречу, тут же -- из другой комнаты -- Раиса Максимовна. И сразу потащила нас на балкон, показывая руками на лампы, потолок, на мебель -- "жучки". Постояли, облокотившись на перила. Я говорю: "Р. М., вот видите эту скалу, над которой пограничная вышка. За ней, за поворотом -- Тессели (это филиал санатория "Форос", там дача, где в начале 30-х годов жил Максим Горький). До того, как построена была "Заря", здесь, на ее месте, был дикий пустынный пляж. На самом деле никакой не пляж -- по валунам в воду зайти было трудновато. Так вот... Я несколько раз проводил отпуск в Тессели и плавал сюда из-за той скалы. Лежал здесь и потом плыл обратно".
Р. М. слушала рассеянно. И вся встрепенулась, когда я продолжил: "Вы, наверное, знаете, что я очень хорошо плаваю? Мне и 5 и, наверное, 10 километров проплыть ничего не стоит. Может, рискнуть?"
Я улыбался, говоря это. А она вся насторожилась. Прямо и долго смотрит на меня, всерьез подумала, что такой "вариант" возможен. До этого она бурным шепотом мне рассказала, как они в 3 ночи во внутренней комнате Толиной камерой засняли заявление М. С. "Мы его вырежем из кассеты, говорила она (но скрыла, что снято было в двух вариантах, плюс еще -- заявление врача Игоря Анатольевича)... Так вот... Я упакую пленку в маленький "комочек" и вечером вам отдам. Но вы, ради Бога, не держите у себя. Вас могут обыскать. И не прячьте у себя в кабинете". Тут вмешался М. С. и посоветовал упрятать в плавки. Я их сушу на балкончике при комнате Оли и Томы, где расположены их пишущие машинки и прочая "канцелярия".
М. С. отнесся скептически -- чтоб я поплыл в Тессели, в Форос и даже в "Южный": "Даже если не выловят в воде, выйдет голый -- и что дальше? Отправят в ближайшую комендатуру -- и пропала пленка"... Но обсуждали всерьез... хотя вариант был явно абсурдный. И я его "предложил" в шутку, чтоб как-то разрядить их нервное напряжение.
Пленку Р. М. мне дала позже. А пока М. С. попросил ее заняться детьми. Мы с ним перешли на другой балкон, встали у перил и тут же увидели, как повернулись к нам трубы с вышки, и погранпатруль на ближайшей скале взял нас "в бинокль"... Одновременно -- услышали из будки внизу под домом по телефону: "Объект вышел на балкон, второй справа!.." Мы с М. С. переглянулись, я засмеялся и обозвал "их" матом... Он посмотрел на меня: раньше я при нем не позволял себе. (Я посожалел: подумает, что теперь, мол, можно!)
Сели за стол. Он положил перед собой блокнот. Предложил мне место напротив, спиной к солнцу и на солнце. Я говорю: "А можно рядом? Не люблю солнца -- в отличие от вас с Бушем... Помните, как он в Ново-Огареве пересел на мое место, когда солнце вышло из-за стены и я ушел -- сел рядом с вами в тени?.."
М. С. улыбнулся, видно, вспомнив о встрече с Бушем, как эпизоде из античной истории, хотя произошла она всего три недели назад.
Стал диктовать "Обращение к народу и международному сообществу". Поговорили. Обсудили, отформулировали каждый пункт. Я пошел к себе. Оля напечатала на шершавке. Вечером я попросил его поставить подпись, число, место. Вверху он подписал, что просит огласить это заявление любыми средствами каждого, кому оно попадет в руки. Когда уходил, Р. М. опять стала меня строго инструктировать, чтоб хорошо спрятал и сумел донести -- как бы в дороге не обыскали. Мне эти страхи кажутся плодом нервного перенапряжения. У меня вообще еще с войны несколько атрофировано чувство физической опасности.
Накануне она дала мне свою книжку "Я надеюсь", которую прислали ей еще 17-го. Сигнальный экземпляр. Просила прочитать за вечер... Я прочитал и очень хвалил. Это доставило большую радость Михаилу Сергеевичу -- у него даже глаза увлажнились. Я уверял их, что книга разойдется по всему свету, расхватают и у нас тоже. "Замолчать не удастся, что бы ни случилось", -уверенно заявил я. Вообще всем своим видом, поведением старался показать, что "все обойдется". Они встречали меня с какой-то обостренной надеждой -не принес ли я какую-нибудь "хорошую весть". Расспрашивают, что я слышал по "Маяку" (по оказавшемуся в комнате Ольги--Тамары допотопному ВЭФу). Как я оцениваю то, что услышал, что я вообще думаю о том, что будет завтра, послезавтра, через неделю. Я "в не свойственной мне манере" отвечаю самоуверенно, бодро. Р. М. все время в крайнем напряжении, хоть бы раз улыбнулась. Зато Ира -- вся полна решимости, бесстрашная, резкая, беспощадная в словах и "эпитетах" по поводу того, "что с ними сделали"... Перебрасываемся с ней и на "отвлеченные", литературные темы. Вроде бы не к месту. И муж у нее Толя -- хирург из 1-й Градской -- умен, уверен, настоящий мужик, опора.
Так вот, "вестей" я им никаких не приносил. И наши все дискуссии вращались вокруг последствий приезда Болдина и К°. Говорили мы и о том, как среагирует мировая общественность? Гадали, что думает сейчас Коль, что думает Буш? Горбачев считал однозначно: хунте поддержки никакой не будет. Все кредиты прервутся, все "краники" закроются мгновенно. И наши банки обанкротятся немедленно. Наша легкая промышленность без этих кредитов, которые давались фактически под "него", сразу остановится. Он говорил, что заговорщики -- эти мышиные умы -- не могли просчитать элементарных вещей.