Та в ответ повернулась к нему:
– Это цвет чистоты.
– Я… Я… – Света опять встала, школьной тетрадкой обмахивая краснеющее лицо. – Ее стихи нашла… Последние. Она всем нам обычно стихи дарила. По праздникам. А здесь как будто мы ей пишем. Сама себе писала от нас!
– А от меня? – спросил Виктор.
– А ты обойдешься! – Света заулыбалась сквозь слезы и замахнулась на него тетрадкой. – Она тут пишет, что мы ее любим, всегда в гости ждем. Она… Она и от внучков написала…
– Тетя Свет, а мое прочтите, – вырвалось у Тани.
– Твое? Сейчас… – Света перевернула несколько страниц. – Ага. Вот! “Бабушке от Тани”.
– Помнишь? – сказала Лена дочери. – Тебе лет пять было, мы недавно переехали. Бабушка чай пила в гостиной, а ты вдруг с кухни несешь банку варенья. Из терновника я делала. Протягиваешь ей: “На!” Забыла?
– Забыла она, естественно, – ответил за дочку Виктор и, перегнувшись через стол, спросил: – Ну, так чего ваши докладывают: скоро конец света?
– Осенью, – глаза у Августы засветились поощрительным интересом. – Осенью кончится эра Рыб. Старый мир погибнет в языках огня. – Она немного коверкала каждое слово и одновременно произносила с дикторской самовлюбленной четкостью.
– Осенью? – уважительно переспросил Виктор.
– Осень, лет через восемь, – Игорь ухмыльнулся. – А ведь получается, это секта бабушку сгубила. Сидела бы дома – мы здесь бы сейчас не сидели.
– Она ж ни во что такое не верила, мамулечка моя! – заголосила Света. – Она за вами туда пошла. За вами, да, Августа Густавовна. Вдвоем, мол, веселей. У вас же там поют! Любопытная ко всему новому была!
– Она верила, – гордо сказала Августа.
– Да ну, конечно! Верила она! – возмутились старухи.
– Может, вы верили, – затараторила Лена. – Главный активист квартиры двадцать восемь. Старшая по подъезду. Строгая вы были. Заставляли на “вы” называть вас. Большого о себе мнения! Как Ленин, висит еще? Портрет над кроватью… Или кто другой теперь?
– Другая, – протянула одна из старух.
– Да, точно! – оживился Виктор. – Как вашу главную звать? Всё забываю…
– Мария Дэви Христос Юсмалос, – отчеканила Августа, вероятно, решив пропустить остальное мимо ушей.
– Весь район обклеила! – заквохтала старуха в зеленой косынке, делавшей ее похожей на лягушку. – И Валю принуждала. Клеить листовки ихние. Валя не ходила, отнекивалась. А я сказала: “Идтить еще, ноги топтать!”
– Это не листовки, а христовочки, – быстро сказала Августа.
– Да что район… Город залепили! – вдруг взвился Игорь. – Деваться некуда – повсюду баба в чалме! Недавно иду возле Министерства обороны, а там на ворота она присобачена. Рядом с красной звездой. Баба в чалме, и руку держит, как поп. Солдат у ворот караулит. Я ему показываю на нее, ну, на листовку и на бабу эту: “Сорви ты на хрен!” Он в ответ: “А мне какое дело?” А у самого глаза сектантские.
– Зачем человека заели? – сказал Виктор. – Вот я вам, Августа, завидую, если честно. Всем надо во что-нибудь верить. Без веры как?
– Надо было! – парировал Игорь, нажимая на второе слово. – Надо было верить. Маразм! – выплюнул он. – Не могут без собраний! Найдут, чей портрет нести, о ком песни петь… Страна!..
– А ты что, не страна? – спросил Виктор тихо.
– Игорек у нас умница, – заговорила Света, словно бы находя утешение. – В Японию ездил, машины взял. Время такое: только богатеть…
– Ты нас, мать, не рекламируй! – Игорь притворно сморщился поверх довольной улыбки. – Я просто не зеваю. Денег-то везде навалом! Там купи, тут продай. Сплошной бартер! Чего проще? Вот мужик, деньги у него под боком – нет, он будет синячить. Завод закрылся – синячат, на жизнь жалуются. Да переедь ты в другой город, сними хату, вкалывай. Хоть за баранку сядь и бомби – тоже хлеб. Нет, ноют, а на бухло всегда найдут. Я понимаю: старым трудно, но у нас-то возможностей полно. Сколько пацанов на мерсах гоняют, а вчера гоняли мяч во дворе. Главное, чтоб своя голова на плечах. А совки всему верят. Стадом идут… В разные, – он погрозил Августе, – секты.
– Кто не примет нас или зло нам причинит… – у той внутренним смешком затряслись губы и щеки.
– Что?
– То…
– Раз начала, договаривай… Напугала ежа голой жопой. Ну? Ну чего ты, а?
Он смотрел дерзко и зорко, словно готовясь к прыжку. У Августы плескались молочно-карие глаза, сразу насмешливые и встревоженные.