— Спасибо, не надо. Добра тебе и всем, кто у тебя есть. Сам еще смогу дойти. А дорога здесь вскоре кончается, ни пройти ни проехать. Только я ее знаю. Сам проложил. Через болото, через зыбь, через трясину. Дурмана там, багульника много. Для того, кто не знает, — гиблые места.
Почему сказал о багульнике, дурно пьянящем голову, если долго среди него находиться, не знал. А то, что сам через болото к хутору дорожку проложил, — правда. Это когда-то, чтобы сплавать в город к Архипу, к своей долбленке ходил иным путем, проложенным еще хозяином. Ефим подсказал тот путь. Долго ходил, привык к нему. А когда постарел и почувствовал, что уже тяжело плыть против течения, решил проложить дорожку от хутора к шоссе через это, еще более гиблое болото: будет легче добираться в город.
Вспомнил: в лихие времена старики сказывали так: «Чтобы следа твоего дурной глаз не видел, сбей из жердочек две небольшие площадки — тебя удерживать должны. Привяжи одну к другой, неси к трясине. Одну брось в нее, другую держи в руках, ступи на ту, что в болоте. Держит тебя? Тогда брось в трясину другую, стань на нее, а первую вытяни, и — наперед. Так и иди».
Вроде никакой особой хитрости здесь нет. Но такое «бесхитростное» приспособление спасало местных жителей от чужаков-завоевателей: до нужного часа прятались в непроходимых болотах, а потом, собравшись вместе, шли на непрошеных гостей...
Уже давно ходил Иосиф из хутора к шоссе и обратно, используя площадки. И сейчас, бросая их в болото, чередуя, двигался к хутору. Идти было тяжело. Под конец то ли от багульника, то ли от бессонной ночи и усталости сильно кружилась голова. Еле выбрался на сухое, а выбравшись, не стал прятать площадки (кто сюда зайдет?), побрел к хутору. Придя к избе, упал на землю возле порога в сени, застонал: «Что же это за жизнь такая?!. Скорее бы умереть, да чтобы сразу, чтоб не лежать в бессилии, зная, что и воды никто не подаст».
Долго лежал на земле вверх лицом, смотрел в небо, на солнце. Оно опускалось за лес, было красное, как перед осенними холодами. Независтливый по своей природе, завидовал Архипу, с которым так и не смог проститься.
Завидовал Теклюшке: умерла, не поняв, что умирает. Ему бы так. Но пока нельзя, есть у него еще дело на этом свете, есть!.. Злое дело, но он должен довести его до конца, хоть Теклюшка просила, чтобы не мстил за нее. Нет, мстить он не будет. По себе знает, месть — последнее дело. Он просто сделает все что сможет, чтобы другие несчастные люди не попадали в тот капкан, в который угодила Текля.
«Нет, чтобы рассказать о банде, в милицию не пойду, — мысленно в который раз убеждал себя Иосиф. — В милиции вряд ли поверят, что такое может быть. Сначала спросят, кто таков, откуда такие вести, да: «Предъяви документы!»
Документов у него нет, но все равно установят, что он — Иосиф Кучинский из деревни Гуда, отец предателя: какая тебе вера?.. Опять же, где и почему столько лет прятался от власти?.. «Чем сейчас занимаешься, на какие средства живешь? Воруешь?»
Что он на все это ответит? Правду? Она им нужна?..
Нет, он обойдется без милиции.
Ему надо действовать самостоятельно. Он сам должен разобраться с ними, уничтожить логово, в которое попала Теклюшка. Как? Да сжечь!..
... А пленили они Теклю в первый же день, как добралась до города...
За несколько дней до этого, ее, обессиленную, с распухшими, побитыми язвами ногами, случайно подобрала незнакомая женщина. Было это где-то в России, ближе к Беларуси. За год скитаний, пройдя множество дорог, Текля настолько выбилась из сил, что идти дальше уже не могла. Порой у нее было такое состояние, что хотелось лечь где-нибудь в затишье, заснуть и не проснуться...
Однажды вечер застал ее недалеко от деревни, размещавшейся близ какой-то железнодорожной станции. Текля шла вдоль рельсов, держа путь на запад, зная, что ее родная земля там, где садится солнце. Окончательно обессилев, увидев деревню, свернула с пути, вошла в перелесок, упала под куст. Здесь ее и обнаружила какая-то женщина — вела с лужка козу.
Женщина подняла Теклю, поддерживая ее под руку, ничего не спрашивая, привела в свой домишко на окраине деревни. Накормила, потом заставила сбросить с себя тряпье, как маленькую, посадила в корыто, вымыла, смазала какой-то мазью язвы на ногах, одела в чистое белье, уложила на кровать у печи: «Отдохни». Рядом на лавку положила платье, плюшевый жакет в заплатах, теплый вязаный платок, поставила на пол бурки в бахилах, дала ей маленькую стеклянную банку с мазью, сказала: