– Избави его вечныя муки и огня геенскаго, и даруй ему причастие и наслаждение вечных Твоих благих, уготованных любящым Тя: аще бо и согреши, но не отступи от Тебе, и несумненно во Отца и Сына и Святаго Духа, Бога Тя в Троице славимаго, верова, и Единицу в Троице и Троицу во Единстве, православно даже до последняго своего издыхания исповеда.
– Темже милостив тому буди, и веру, яже в Тя вместо дел вмени, и со святыми Твоими яко Щедр упокой: несть бо человека, иже поживёт и не согрешит. Но Ты Един еси кроме всякаго греха, и правда Твоя, правда во веки, и Ты еси Един Бог милостей и щедрот, и человеколюбия, и Тебе славу возсылаем Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
– Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас.
– Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас.
– Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас.
Где—то в дальних закоулках моего мозга каркает ворона, и её карканье разноситься эхом по моему телу, вызывая ещё большую дрожь…
– Ну здравствуй, Максюша, – тихо сказала я.
– Здравствуй, Кира, – ответил тот, мягко улыбнувшись, – Вот и свиделись.
– Да, – грустно протянуло моё подсознание вялым голосом.
– Я скучал по тебе. Я так ждал тебя здесь. Здесь холодно и темно.
– А как же свет?
– Он есть, но я не могу до него дойти. Я иду, иду… – судорожный вздох, – И не дохожу, он исчезает. Помоги мне дойти до света.
– Я не могу, Макс…
– Помоги, Кира. Я не справлюсь.
– Макс, меня ждёт Джексон, – мысленно упираясь, я вглядывалась в непроглядную темноту, когда ощутила прикосновение к своей голове.
– Кира, мне страшно здесь, – прошептал Макс, – Одиноко и страшно. Не оставляй меня.
– Я не могу, мне нужно…
– Здесь девушка! – ворвался в мой подсознательный диалог чей—то голос, – Сюда!
– Кира, не слушай их. Пойдём со мной. Ты нужна мне.
– Нет…
– Пожалуйста, пойдём со мной. Так надо.
– Нет… – я пыталась открыть рот, чтобы—что—то сказать, но у меня не получалось.
– Тело зажато балкой. Сейчас пульс попробую прощупать, – над головой кто—то продолжал говорить, а потом чьи—то пальцы прикоснулись к моей шее.
Больно…
– Кира, дай мне руку, – Перед моими глазами появился Макс.
Он был почти таким же, каким я его запомнила, только без порезов на руках и с привычными розовыми щеками.
– Пошли, – настаивал он, пытаясь поймать моё запястье, – Нужно идти.
– Ни хрена не чувствую, – прохрипел кто—то сверху, – Эй, ты живая?
– Что тут у тебя? – тяжёлые шаги, и ещё один мужской голос.
– Вроде тёплая, но пульса не чувствую. Давай вытаскивать.
– Кира…
– Больно.
– Кира, боли больше не будет. Возьми мою руку.
Из груди вырывается свист, переходящий в стон, когда тяжесть с моей груди исчезает. Глаза, наполненные ядовитой крошкой, слезятся, когда я пытаюсь приоткрыть их.
– Живая, – хрипят надо мной, – Тащи на раз, два…
Я кричу, когда меня подхватывают под спину и резко дёргают вперёд. Боль становится невыносимой, она окрашивает всю серость вокруг в кровавые оттенки. Лёгкие будто плавятся, словно я вдыхаю не воздух, а огненный пар.
Рядом снова грохочет, и я затихаю, в ужасе от этого звука. «Неужели опять что—то рушится?» – судорожно думаю я.
«Макс? Макс, где ты?»
«Макс, забери меня. Мне так больно.»
«Макс!»
Он не отвечает, вместо этого боль проникает в каждую клеточку моего тела. Горит всё – грудь, руки, лицо и голова; горю изнутри, не в силах больше терпеть эту пытку.
– Макс, – хриплю я, в надежде, что он ответит, возьмёт меня за руку и мы вместе пойдём к свету.
– Фёдор я, – произносит чужой голос над головой, – Держись девочка, ещё чуть—чуть осталось. Ещё немного… Вон, скорая, сейчас… Сейчас…
Его слова тихим эхом проносятся в моей голове, когда я проваливаюсь в темноту.
Чуть—чуть…
Ещё немного…
Вон, скорая.
Сейчас…
Сейчас…
Ещё немного…
10