– Эй, ты…
Армен чуть прищелкнул пальцами, он не называл прислугу по имени, то ли не запоминал, то ли брезговал, они это понимали и куратора не долюбливали.
– Отвезешь нас в «Утиный нос. К пяти подашь. И рожу вымой, землекоп.
Когда садовник ушёл, Армен, поймав мой недовольный взгляд, буркнул
– С ними построже надо, наглеют быстро. Особенно этот. К нему спиной прямо хоть не становись. Хищник.
– Они все тут. И эта… Нинель. Все молчит, в глаза не смотрит. Странная.
– Она не странная. Несчастная, скорее. Короче, слушай. Мы с тобой в ресторан едем высокого класса. Там кухня – такой ещё поискать, я туда икры поесть езжу. Народ цивильный, снобы, форма одежды – шикарная. И это… Тебе…
Он неловко сунул мне в руки коробку, так, как будто там был новый половник.
– Посмотришь у себя. Надень, если понравится. Мне будет приятно.
Когда Нинель молча выслушала мои задания и ушла, я, усевшись перед туалетным столиком, поставила перед собой коробку. Так дарить женщине подарок мог ещё один человек-мой муж, но к тому я привыкла, а Армен меня почему-то расстроил. «Вот только залипать не надо, было уже, верила, а выкинул, как собаку», – подумала я, злобно сдирая шёлковистую бумагу упаковки, – «Хватит. Не повторится! Учёная!»
В коробке лежали серьги и колье. Я ничего не понимаю в украшениях, в жизни не носила золота, кроме разве только обручального кольца, и, в общем-то равнодушна в побрякушкам полностью. А тут, просто обалдела. Тонкие двойные кольца, переплетающиеся между собой, как две змеи, сияли в лучах послеполуденного солнца глубоким, нутряным светом. Я, не дыша, перенесла колье в глубину комнаты, включила лампу и утонула обморочно синей глубине потрясающе красивых камней.
– Сапфиры. Хорошие. Очень хорошие. Точное попадание. Абсолютно ваш камень.
Я вздрогнула и обернулась. Сзади стояла Нинель, перекинув через руку моё выглаженное платье. Я его купила не так давно и ни разу не надела. Шёлковая синяя туника в пол, схваченная бархатной пряжкой на одном плече и тонкой окантовкой подола таким же бархатом, уходящим в глубокий разрез до середины бедра.
– Вы так красивы, Лидия. И кого-то мне напоминаете. Вот измучилась просто, не могу понять.
Нинель закрепила мне прядь последней шпилькой, поправила локон и ещё раз проверила контейнер – не виден ли он. Эта плоская дрянь торчала, как не прячь, но здесь, в этом городе безвременья, она воспринималось, как норма и никто не обращал особого внимания.
– Вы мне тоже. Я где-то уже видела ваши глаза.
– Так бывает, Лида. Наверное, мы с вами встречались в прошлой жизни.
– Наверное…
Армен промолчал, когда я подошла к машине, но я поняла – он потрясён. Есть такой взгляд у мужчины, он становится глубоким и нежным, поглощающим, даже. В нем нет любви, в нем бесстыдство и желание. И сила. Та, исконная, побеждающая мощь самца, первобытного в своей похоти. Он справился с собой. Но я заметила. И мне понравилось.
– Я меню заказал на свой вкус, но уверен, тебе понравится.
Я кивнула головой и молча стала смотреть в окно. Во мне столько всего боролось, что оно готово было взорвать меня изнутри. И я не понимала – как мне жить дальше.
Машина, натужно гудя, пробиралась вверх по серпантину. До вечера ещё было далеко, но солнце уже не жгло, ласкало, лыбилось из-за гор, подобно радостному апельсину. Его оранжевые лучи окрашивали ломаные норы многочисленных ущелий, сумасшедшая горная река то показывалась, то пряталась за разноцветными склонами, то срывалась вниз водопадами, разбиваясь всмятку об острые камни. Оранжевые лучи преломлялись в водяной пыли и сверкали, как тысячи самоцветных ожерелий. Какие-то огромные белые цветы покачивались на тонких стеблях, плющи завивали стволы редких деревьев с гладкими стволами и выползали на обочину узкой дороги мягкими, курчавыми лапами.
Наконец, машина с облегчением выбралась на плато. Сказать, что у меня отвисла челюсть, это ничего не сказать…
Вы представляете сады Семирамиды? Ну, хотя бы советское кино про Руслана и Людмилу смотрели? Так вот, дворец Черномора это и есть ресторан «Утиный нос». Не закрывая рот, я выбралась из машины, и, вертя головой, как обалдевшая школьница, пошла по увитому глициниями тоннелю к хрустальным дверям дворца. Конечно, хрустальным, и конечно, дворца, иначе как объяснить тысячекратное отражение и игру настоящих свечей в гранях этого чуда…