Нинель, странная, встрепанная, с красным носом и заплывшими глазами стояла прямо передо мной и явно старалась сдержать слезы.
– Что с вами? Что-то случилось? Нинель, почему вы плачете? Успокойтесь, я ничего не буду писать.
– Нет, все нормально. Просто дождь, у меня насморк. Я сейчас вам ванну приготовлю, одна секунда. Спасибо вам
Нинель метнулась в сторону ванной комнаты и за стеклянной дверью быстро шарахалась её тень. Что-то она врала мне. Я чувствовала, просто кожей, что она врет. И то, что у неё случилось что-то очень нехорошее. Очень.
После ванны, я достала бутылку вина, потом подумала, достала ещё одну и, велев Нинель, принести печенье и сыр, села в кресло, и указала ей на стул напротив. Плеснула ей вина, и, несмотря на её сопротивление, заставила выпить. Потом налила ещё, прислуга больше не сопротивлялась, пила одну за одной, почти не трогая сладости. Она раскраснелась, на удивление быстро и нехорошо опьянела, у неё заплетался язык и отмок нос.
– А вы знаете, почему я здесь? Думаете, мне деньги нужны? Да срать я хотела на деньги. Это вы тут за деньги внутренности продаёте. А у меня сын болен. Умирает. У меня только и надежда, на это ваше место поганое. Я его спасу. Чего бы мне это не стоило. Любой ценой.
– Сын? Он здесь? А чем болен, Нинель?
– Чем? Да этой болезнью проклятой, инфицирован. Ноги отнялись, руки разлагаются, весь уже чёрный. Вы тут гадость свою из животов за такие деньги продаёте, а ему пару капель всего. Цена жизни. А! Что вам говорить.
Нинель вдруг резко замолчала, упала лицом на стол и захрапела. И так знакомо мне было это окончание выпивки. Так свой забег всегда заканчивал мой бывший муж.
Армен слушал меня очень внимательно. Потом положил мне руку на плечо, сильно придавил, заставив сесть.
– Он здесь, сын её, не один. Помнишь, ты встретила пару? Они рисковые ребята. Притаскивают сюда, в посёлок, обречённых по одному. И там, у себя, вытаскивают их из могилы. Это светлые люди, ангелы. Я с ними. А ты? С нами?
Я промолчала. Мне вдруг так страшно стало потерять своё неожиданное счастье, что у меня похолодели руки и отнялись ноги. И я не ответила Армену…
Глава 7
Я не ответила Армену, побоявшись вдруг за случившееся счастье так сильно, что трусливая стареющая Лидка вдруг подняла голову и выглянула из меня – новой шикарной Лидии, любящей и любимой. Её бы, Лидку эту, спрятать по-быстрому, но я не успела и Армен ее заметил. И замолчал. Вернее, замолчали мы оба. Нет, внешне все было, как всегда, он утром приходил ко мне, как на работу, осведомлялся о здоровье, проверял пульс, всматривался внимательно, как может всматриваться врач. Возил на слитие, в банк, короче выполнял все свои обязанности. Куратор был на месте. А вот мой любимый исчез. Он ускользал, отстранялся, смотрел смущенно и странно, растворялся в вечерних сумерках темнеющего к ночи дома, а я не могла решиться его остановить. Как там нас воспитали дурацкие любовные романы? Помните про гордость эту дебильную? Так вот, эта самая гордость просто держала меня за горло, душила, залепляла рот толстым, липким пластырем, и я, вместо того, чтобы заорать, как бешеная: «Что случилось, твою мать?», молчала и, как дура цеплялась глазами за его глаза, но он отводил их. И только изредка я ловила эту ниточку его взгляда, и тогда я понимала – он смотрит на меня не понимая. Как на трусливую дрянь. На пустую дуру. И на предавшую его суку.
А ещё мне показалось, что он меня боится. Ну да, я же теперь знала их тайну, этих полоумных робингудов, докторовайболитов и матьтерез. И тайна эта, похоже, стоила жизни. И не одной.
Нинель тоже полностью закрылась. Скользила тенью по дому, тщательно и сильно припудрив лицо, чтобы я даже случайно не заметила припухших от слез глаз, и при малейшем моём намеке о нашем пьяном разговоре, вскидывала голову, как глупая, старая лошадь, качала этой бестолковой тыквой из стороны в сторону и твердила: «Нет, нет. Я такого не говорила. Просто вы меня неправильно поняли. Я была пьяна, я пить не умею. Нет, нет». То, что она врет, чувствовалось за версту, но я совершенно ничего с этим не могла сделать.
Тоска навалилась на меня вместе с непрекращающимися серыми, мутными дождями. Здесь, в этом прекрасном месте, зима умудрилась враз превратить стройные улочки в потоки грязи, несущейся с холмов. Народ исчезал, поселок становился пустынным и волглым, в этих, как теперь, казалось вечных хлябях, не смогут жить даже жабы. В ближайшем магазинчике, где я покупала себе апельсины, вино, тонкие, хрустящие хлебцы, сыр и хурму, верткая продавщица пыталась снять мою депрессию обещанием, что это всего лишь на пару месяцев, но сделала только хуже. Пару месяцев! Вот так, одна все вечера, в пустой спальне, глядя на потоки мерзкой воды, стекающей по стеклу? Нет. Только не это…