«Живой, глазки открыл, поглядите!»
«Тс», – шепнула Цветанка, приложив к губам палец.
Она напоила отваром и её с Олешко, а также выпила несколько глотков сама. Горечь напитка пробирала знатно – крепче полыни и золототысячника.
«А где все? – спросила она у ребят. – Нежва, Дымник, Кочеток, Прядун, остальные? Живы? Не знаете?»
«Нежва с Дымником окочурились третьего дня, – устало, без слёз отвечал Олешко, вытирая тыльной стороной руки чумазое остренькое лицо. – Кочеток хворает… Прядун живой, но вчерась озноб его бил. Видать, тоже скоро на костёр ему дорога».
«Так, ребятушки мои, – сказала Цветанка. – Бегите-ка, собирайте всех наших, кто живой… Да чего там, я с вами пойду!»
Новая забота заставила её опять забыть о головной боли. Оставив Драгаша с бабушкой, они сбились с ног, пока бегали и искали ребят по всему городу. Из пятнадцати подопечных Цветанки живыми нашлись только шестеро, да и то трое из них были уж на последнем издыхании, выхаркивая из груди лёгкие. Но Цветанка и им дала отвара: как знать, а вдруг яснень-трава приостановит смертельную хворь даже на последней её ступени и всё-таки поможет им выкарабкаться? Глядя, как на костёр тащили за руки и ноги молодую девицу, воровка застыла… Какая же краса погибла! Золотая коса волочилась по земле, на лице застыло страдание, а большие, навек сомкнутые глаза осенила глубокая смертная тень.
«Мелюзга, все к бабуле, – приказала Цветанка коротко и глухо. – Кто идти не может – тех на руках тащите. А у меня ещё дело есть».
Заячьи ноги помчали её через весь город – к дому мастерицы Живены. Небольшой, но затейливо украшенный резьбой и разноцветными узорами, с соломенной крышей и деревянными конскими головами на столбах у крыльца, выглядел он этаким сказочным теремком, но и над ним уже витала чернокрылая беда… На крыльце сидела сама мастерица – дородная и пышногрудая, но теперь болезненно бледная, с непокрытой головой: полурасплетённые тёмно-русые косы рассыпались по плечам, поблёскивая серебряными нитями первой седины. Была она в одной сорочке, но для кого наряжаться, когда из-за каждого угла смерть таращила пустые глазницы? А дверь домика распахнулась, и крепкий чернобородый мужик вынес на руках девичье тело… Цветанка зажмурилась, приказав сердцу окаменеть, но из трещины снова полилась кровавая капель. «Нет, не Ива, не она!» – плакало оно, не желая верить. Увы, платок, соскользнувший с плеч девушки, был слишком хорошо знаком Цветанке, его узоры и бахрому она могла бы мысленно нарисовать, закрыв глаза.
«Ив… – Горло стиснулось, губы не желали повиноваться, а не понадобившийся горшок с драгоценным отваром чуть не выскользнул из рук. – Ивуш… ка».
Безжизненно запрокинутая голова Ивы свисала с руки мужика, а у Цветанки не осталось ни одной щепотки яснень-травы, чтоб кинуть в костёр для её души. Ни листочка, ни стебелька, ни цветка для ладушки-зазнобушки. Всё она растратила на чужих мертвецов, а Ивину душу обрекла на превращение в хмарь…
Нет же, осталась трава! Совсем чуть-чуть, в узелке у Цветанки на груди. А она и забыла…
«Обожди, дядя, – глухо промолвила Цветанка, догоняя мужика-носильщика. – Дай с нею проститься».
В последний раз она заглянула в лицо Ивы, на котором румянец во всю щёку уступил место мертвенно-восковой желтизне, и разглядела на нём неземное спокойствие и свободу от мук.
«Отшелестела ты, моя Ивушка», – проронила воровка и просунула щепоть травы из своего узелка-оберега девушке под рубашку, себе оставив несколько серебристых листочков да один жёлтый цветок. А потом, подумав, поднесла горшок к губам мужика: вполне возможно – да нет, совершенно точно его самого вскоре вот так же понесут в огонь. Он перетаскал столько тел, что не заразиться просто не мог.
«Испей, дядя, – сказала Цветанка. – Это целебная трава. Заразу отгонит».
Мужик выпил, крякнул, сморщившись от горечи. Янтарные капли повисли на его усах, но утереть он их не мог – руки были заняты.
«Спасибо, пострелёнок».
Домой она пришла молчаливая, с сухими глазами. Душу словно выжгло жаром костров, слёзы испарились, а сердце так обуглилось, что нечему стало болеть: ни одного живого места не осталось на нём. На печке хныкал Драгаш – кашлял и просил пить, и сестрёнка Берёзка подносила ему ложку-другую воды. Все ребята были здесь – кто на лавке, а кто на полу.