Тут тоже долго возились с загадочными рукописями, но тоже безуспешно. Одни из глубоко ученых языковедов уверяли, что они написаны по-санскритски, а другие утверждали, что это какое-нибудь иное, еще не известное наречие.
Как бы то ни было, но никто не понял ровно ничего из этих бумаг.
Тогда их отправили в Санкт-Петербургскую академию. Та решила, что это язык бисбариба и передала рукописи в Гельсингфорскую академию, откуда они, в силу родства финского языка с венгерским, и были препровождены в Будапешт, в Венгерскую академию наук.
Там они будто бы пролежали три года. То есть они пролежали всего месяц, но, для придания этому делу большей важности, после говорили, что, мол, с этими рукописями возились лучшие светила венгерской науки ровно три года!
Наконец, желая покончить со спорными документами, послали их в классы языковедении.
Оттуда они и попали в наши руки. Достаточно налюбовавшись на них, мы выставили их в редакции нашей газеты, рассчитывая на то, что, может быть, кто-нибудь из публики и поймет язык, на котором они составлены.
Однако, сколько ни являлось языковедов, даже таких, которые свободно разбирали и понимали и рунные письмена, и клинообразные каракули, — никто не мог понять того таинственного языка!
Но вот однажды полюбопытствовал взглянуть на эту тарабарщину, причинившую почти всем ученым мира столько головоломки, наш Стефан, игравший в редакции роль человека на все руки: он и сапоги нам чистил, и мелкие поручения наши исполнял, и заведовал отоплением и освещением редакции, готовил нам выпивку и закуску, а в свободное время успевал и репортерством заниматься.
Этот самый Стефан, как взглянул на рукописи, так и захохотал во все свое здоровое горло.
— Эх, господа ученые! — сказал он, когда хохот у него поулегся. — А ведь это написано на птичьем языке!
— Как на птичьем языке?! — изумились мы. — Да разве существует такой язык? И ты понимаешь его?
— Конечно, существует, если на нем написано, и, стало быть, я понимаю его, если могу перевести вам эту рукопись, — с сознанием своего превосходства над нами объявил Стефан.
Он перевел нам интересную рукопись построчно. Автором этой замечательной рукописи оказался оставленный на Северном полюсе Пьетро Галиба. Почему ему пришла фантазия написать свои интересные записки не на человеческом языке — это осталось его тайной. Обработав перевод Стефана настолько, чтобы сделать его годным к печати, мы теперь имеем честь и удовольствие поделиться <им> со своими читателями.
III
Укрощение белых медведей
Проснувшись, — пишет Пьетро Галиба, — я увидал, что нахожусь один на корабле.
Я звал своих товарищей, доктора, капитана, но никто не отвечал мне.
Нет более сомнения — я покинут один на Северном полюсе!
В глубоком отчаянии я бродил по всему кораблю, обшаривая все его углы и закоулки — нигде ни одного сухаря, ни одной жестянки с мясными консервами, даже ни одной капли вина.
Я подвергался двойной опасности: умереть от недостатка пищи и получить цингу за неимением вина, стало быть — опять-таки смерть.
Кроме того, они изволили забрать с собою и все огнестрельное оружие, которым я мог бы защищаться против диких зверей и добыть себе пропитание.
Положим, остались пушки; но не могу же я стрелять в медведей из пушек!
Однако оно, пожалуй, и недурно, что пушки остались, я выстрелю из них всех по очереди. Может быть, мои товарищи еще не успели отплыть далеко, то есть не настолько далеко, чтобы не услыхать пушечного выстрела. Ведь в этой местности звук разносится гораздо дальше, чем там… Быть может, услышат мою пальбу и возвратятся за мною.
Занятый этой заманчивой мечтой, я вошел в пушечное отделение.
Но там ожидал меня такой сюрприз, что мое почтение!
Когда я отворил дверь, меня встретил громадный медведь.
Полагаю, что он проник на корабль сквозь бойницу…
Это была великолепная белая медведица, с которой я уже раньше имел честь познакомиться.
Неделю тому назад я убил ее детеныша. В то мгновение, когда моя пуля уложила медвежонка, горящий пыж от заряда упал на спину матери и прожег там, в белой шкуре, дыру. По этому клейму я и узнал ее.
Я съел сыночка этой неуклюжей четырехлапчатой дамы; теперь она съест меня. Это очень естественно, но, тем не менее, очень скверно!
Я был совершенно беззащитен и безоружен.
Не помня себя, я кинулся в находившийся против меня физический кабинет и поспешно заложил за собой дверь всем, что только попадалось мне под руку.
Но этим путем мудрено было спастись. Медведица одним взмахом своей могучей лапы разобьет дверь, и тогда я погиб.