— Здравствуй, праотец! — проговорил я, почтительно обнажая голову перед этой своеобразной антикварной редкостью.
Он не отвечал. Очевидно, он не был знаком с венгерским языком. А в самом деле, на каком же языке говорили тогда?
Я стал продолжать обход. Быть может, я найду еще несколько его современников в подобном же положении.
Но не все колонны оказались такими прозрачными. Да и этот гроб был с двух сторон покрыт слоем мелких кристаллов, не позволявших глазу проникнуть внутрь. Некоторые из колонн сплошь были одеты такой непроницаемой корой. Я пробуравливал окошечки и смотрел в них.
Мной руководило при этом особого рода соображение: где есть мужчина, там должна быть и женщина. У этого Мафусаила, наверное, были внучки; быть может, он одну из них и привел с собой…
Но вот я дошел до призмы, пять сторон которой были покрыты толстым слоем маленьких кристалликов, но шестая совершенно прозрачна. Чистая, ровная поверхность сильно преломляла лучи, переливавшиеся в ней всеми цветами радуги. И в этой чудной призме лежала… нет — стояла молодая, вполне сохранившаяся женщина.
У нее было гладкое лицо оливкового цвета, как будто малайского типа, овальной формы. Выпуклый лоб, тонкий красивый нос, прелестно очерченный рот.
В момент катастрофы, когда образовывавшийся кристалл обхватывал ее, она в ужасе подняла вверх руки.
В таком положении она и осталась. Ладони рук были сложены как бы для молитвы… Как долго она молится!.. А почему она не была измята кристаллической массой? О, кристалл очень бережно обходится с попавшими в него посторонними телами; даже тоненькие крылышки стрекозы в нем сохраняются так, как будто они живые, и шелковистые волосики попавшего в него эпидота даже не покороблены.
У этой женщины не было такой природной женской одежды, как у старика, но, тем не менее, она не была и обнажена. Это хотя и странно, но все-таки верно. Она имела золотисто-рыжеватые волосы, и они своей массой совершенно покрывали ее.
Вы видали, как тоненькие корни некоторых растений выбиваются из глиняного горшка и покрывают его весь? Точно так же, и у этой допотопной красавицы волосы не только покрывали ее, но прямо заткали тело с головы до пят. Казалось, она вся, за исключением лица и рук, была плотно завернута в золотистую ткань.
Судя по этому, волосы у нее не переставали расти с момента заключения ее в кристалловый гроб, то есть в течение двухсот веков. А из этого следует, что допотопная девица (мне сдается, что она девица: уж очень молода она) должна жить и по сие время!
Положим, говорят, что волосы обладают способностью расти и после смерти. Может быть, и так, но не думаю, чтобы этот рост мог продолжаться до бесконечности, а уж в кристалле они никак не могли бы расти на мертвом организме.
Кристалл плотно обхватывал все тело: кожа мертвеца суха и тверда. Значит, волосы могли расти в этом футляре лишь при условии, чтобы кожа была мягка и эластична, как в живом состоянии, то есть могла бы поддаваться напору волос.
Если же волосы могли так оплести тело, то не только жили волосы, но жило и само тело.
Неужели же в этих допотопных людях до сих пор тлеется искра жизни!
Что же в этом необычайного?
Не находили разве в каменном угле живых лягушек? А ведь каменный уголь — это такой земной продукт, для образования которого нужны сотни тысяч лет!
Каким же образом сохранилась в нем жизнь? Таким, что она не могла исчезнуть: не происходило никакого испарения.
Между индийскими факирами есть такие, которые морят себя голодом, затем их зарывают живыми в могилу. После нескольких недель их откапывают и пробуждают снова к жизни.
Отчего же не могло произойти того же самого с этими допотопными людьми?
Кристалловая масса в одну секунду одела их герметическим покровом.
Дыхание, тепло и электричество — все условия жизни моментально были отрешены от внешнего мира, но тело не успело отрешиться от них.
С тех пор кристалловая оболочка отдаляла от тела все факторы того прекращения обмена веществ, который мы называем смертью. Кровь не могла застыть в жилах, но и не могла больше циркулировать; нервы ослабли, мозг заглушался, каждая часть тела в отдельности и все вместе прекратили свои действия, поры кожи более не способствовали выделениям, но… все-таки жизнь не исчезла, а только… заснула.
И эту жизнь можно было снова возбудить.
При подобных мыслях меня попеременно бросало то в жар, то в холод.
Я радовался неописуемой радостью, когда додумался до того, что вот я, заброшенный на краю света человек, могу вызвать себе из скалы сотоварищей, — существ, подобных мне, которые разделят мое одиночество. Радовался тому, что снова услышу голоса людей и увижу глаза, в которых горит сознание и сочувствие человека к человеку…