После долгих размышлений, я однажды собрался и прошел во вторую.
Это была, впрочем, не пещера, а только узкая щель, едва-едва позволявшая двигаться по ней. Сначала она шла сквозь слои сланца, смешанного с песчаником, но потом стал преобладать один песчаник.
Щель — или шахта, как хотите — спускалась все более и более вглубь. В одном месте сильно запахло вонючим камнем.
Во мне блеснул луч надежды: где есть вонючий камень, там неподалеку должен находиться каменный уголь, а где каменный уголь, там и нефть.
Теперь надо было двигаться с крайней осторожностью: в каменноугольных залежах всегда развиваются смертоносные газы.
При одном повороте шахты до ушей моих вдруг донеслись звуки, точно от живых существ.
Что это такое? — пчелиное жужжание?!.. Тут, под землей?! Тут, выше восемьдесят пятого градуса северной широты, где уже нет никаких насекомых, и вдобавок еще — в каменноугольной залежи, в эпоху образования которой, говорят, еще и не было вовсе летающих насекомых?!
А пчела так и гудела впереди меня, как бы желая предупредить, чтобы я не шел далее, а то она ужалит меня.
Это не сон, не галлюцинация слуха: когда я закрываю уши, жужжания не слышно, а когда открою, оно снова ясно раздается.
Я все-таки двинулся далее. Стало звучать так, как будто пчела запуталась в ткани паука и тщетно бьется, чтобы освободиться. Жужжание было такое болезненное, отчаянное.
Я стал светить вокруг себя лампой, желая узнать, в чем дело.
Но вот, вдруг, жужжание превратилось в пронзительный крик совы. Проволочный цилиндр дэвийской лампы наполнился синим пламенем и накалился докрасна.
Теперь я понял, что это была за пчела! Если бы она ужалила меня, я бы живо очутился на том свете.
Откуда-то струился нефтяной газ — вероятно, из крохотного, тонкого, как игла, отверстия в скале. Это-то и производило такое грустное жужжание.
Тут нехорошо оставаться!
Запах нефти становился очень ощутительным.
Моя лампочка могла лишь указать мне опасность, но не предохранить от нее.
Я остановился, как вкопанный.
Какая, однако, могла быть причина тому, что воздух в цилиндре лампы воспламенился только тогда, когда я уже подошел к опасному отверстию? Стоило нефтяному газу выходить из незаметного отверстия в течение лишь одной ночи, чтобы наполнить весь проход, и тогда лампа должна была указать мне это еще в самом начале, а унылая песенка нефтяного газа звучала тут, вероятно, уже десятки тысяч лет, — значит, он находил же себе исход наружу…
Я не стал возвращаться назад.
Сам же я искал то, что здесь так напугало меня.
Я поставил лампу на дно пещеры, — она перестала пылать.
Затем я попробовал двинуться вперед, насколько хватало ее света.
Мною руководило какое-то предчувствие.
Однако, я удалился гораздо дальше света и тщетно бродил ощупью в темноте.
Вдруг у меня появился новый путеводитель: своеобразный шум, как будто от подземного водопада.
С каждым моим шагом вперед шум становился все сильнее и сильнее.
Передо мной должна была находиться большая пещера, в которой струилась вода.
Но отчего же это вода, будучи сжатой с двух сторон ледяными слоями, сама не превращается в лед? Не могла же сюда проникнуть теплота, возбужденная новообразованием базальта? Конечно, нет.
Я инстинктивно продолжал идти дальше.
Наконец появился еще и третий путеводитель — свет.
Да, в отдалении как будто начинало рассветать!
Рассвет! Луч неба, находящегося над землей! Положим, это небо в течение целого полугодия не посещается солнцем, а все же оно светлее сводов подземелья!.
Избавление было, по-видимому, близко.
Я уже не двигался более ощупью, не шел, а летел на крыльях надежды.
Я уже не чувствовал окружающего меня тяжелого запаха, но видел только все усиливавшееся впереди мерцание. Вместе с тем рос и шум водопада.
Но вдруг я должен был остановиться: проход, медленно поднимавшийся вверх, был пересечен глубокой отвесной пропастью. А немного дальше, в вышине, было разодранное зубчатое отверстие, в которое и проникало загадочное мерцание… А, вот оно и само небо!.. Небольшой клочок его виднеется сквозь расщелину, а на этом клочке сияет луна!
Луна светила мне в глаза!
Да, но это была не та луна, которую мы все привыкли видеть и которая всегда так апатично-спокойна и величественно-неподвижна в несущих ее волнах эфира. Нет, эта луна была совсем другая, какая-то удивительно странная и смешная. Она прыгала там, вверху, и скакала то направо, то налево, взад и вперед. Ее круглое лицо то вытягивалось в длину, принимая выражение печали и грусти, то раздавалось в ширь, точно ухмыляясь. Края ее находились в беспрерывном волнообразном движении, а иногда казалось, что она разрывалась на два полушария, которые через мгновение снова соединялись в одно.