Я прижался губами к губам девушки, чтобы вдохнуть в ее легкие воздух и возбудить понемногу дыхание, и вместе с тем приложил руку к сердцу.
Вот забилось и сердце.
Дрогнул первый ясный удар!
Не доверяя руке, я снова приложил к груди ухо.
Еще удар.
Я стал считать минуты. После пяти минут новый удар.
Каждые пять минута по удару!
Сложенные как бы для молитвы руки теперь спокойно лежали у нее на груди.
Губы все более и более раскрывались, вбирая воздух; грудь начала слегка подниматься и опускаться.
Я растворил немного амбры в воде со спиртом и влил девушке в рот, положив се на бок, чтобы язык не препятствовал прохождению жидкости в горло.
Немного спустя она медленно открыла глаза. Это были большие темно-голубые глаза с сильно расширенными зрачками. Пока еще они смотрели бессознательно, — очевидно, не видя ничего перед собой.
Левой рукой я приподнял ей голову, а правой продолжал тереть грудь.
Она опять закрыла глаза, но зато начала еще заметнее дышать.
Тело стало делаться теплым, хотя и оставалось все еще недвижным.
Мне осталось прибегнуть еще к одному средству.
Я обмочил руку в холодной воде и брызнул ей в лицо.
Это подействовало, подобно гальваническому току. Руки и ноги спящей зашевелились. Она вторично открыла глаза и окончательно проснулась от векового сна. Лицо ее чуть-чуть порозовело, и инстинктивным движением она накрылась своими роскошными волосами.
Вслед за тем она задрожала с головы до ног и моментально свернулась клубочком — она уже озябла.
Я поспешно устроил над ней балдахин, растянув кусок кашалотовой шкуры на вершинах двух кристалловых призм, и потом приказал Бэби лечь возле нее.
Медведица, видимо заинтересованная пробуждением красавицы, ласково проворчала что-то на своем языке и обвилась вокруг нее, согревая ее и одним прикосновением передавая ей часть своей теплоты.
О, Бэби была умница и очень добра! Потихоньку потявкивая и что-то ворча и осторожно облизывая только что ожившее существо, она добилась полного доверия моей Нагамы, которая признала в ней кормилицу и воспользовалась ее молоком.
Этого я и ожидал. Одно только молоко, непосредственно извлеченное из организма, и могло годиться ей; всякая же другая пища убила бы ее снова — и уже навсегда.
Глядя на эту дружбу, я подумал, что до изобретения Тубалкайном — старшим братом Нагамы — оружия, люди и животные, наверное, не враждовали так, как враждуют теперь, и я вполне поверил легенде о волчице, вскормившей Ромула и Рема.
Насытившись молоком своей ласковой кормилицы, На-гама зарылась головою в ее пушистую шерсть и заснула.
А кристаллы снова загудели и зазвенели.
Я же сидел и думал: на каком языке заговорит моя невеста?!
XVIII
Тесть в кристалловом гробу
Нагама была удивительное существо: смесь новорожденного младенца, робкой девушки и дикого животного. В ной выражались совместно и доверие, и пугливость, и кротость, и дикое упрямство.
Я мог сделать из нее и злое, гадкое животное и прелестную, послушную и разумную женщину.
Говорить она долго не могла, а выражала все свои желания, ощущения и капризы плачем, хныканьем и визгом.
И все это я должен был стараться понять! Задача нелегкая, но все-таки я кое-как справился с ней.
С Бэби она освоилась очень быстро, ласкалась к ней и подражала ее звукам.
Когда же я приближался к своей новорожденной невесте, она в первое время делала сердитое лицо и не хотела слушать меня.
Зато я сильно возбудил ее любопытство.
Иногда я ложился с другого бока Бэби и притворялся спящим. Тогда Нагама осторожно перегибалась через медведицу и долго смотрела на меня.
Раз я зажег спичку. Увидав, как мгновенно вспыхнул в моих руках огонь, она кинулась передо мной ничком. Должно быть, она приняла меня за какое-нибудь высшее существо.
Я дал ей поиграть моими железными и медными инструментами, а сам заиграл веселую песенку на флейте. То и другое понравилось ей, и она засмеялась.
Прошло уже несколько недель <после> ее возвращения к жизни.
Провизии было много: сыра, копченого языка, консервированных почек, но Нагама все еще кормилась исключительно одним молоком Бэби.
Выйти из кристаллового грота было еще опасно, судя по продолжавшимся подземным толчкам, хотя слабым и редким.
Постепенно Нагама привыкла ко мне настолько, что позволяла мне брать себя за руки и даже остричь ее ногти, превратившиеся в течение веков в когти ужасающих размеров.