Кого еще создавала природа? исполинскую ящерицу или то отвратительное, возбуждающее ужас чудовище, тритона гигаса, напоминающего отчасти ящерицу, а отчасти человека?
Все сильнее трясла меня лихорадка, и все яснее мог я видеть развитие очертаний гигантского болотного порождения.
Я чувствовал, что начинаю сходить с ума, и у меня вдруг блеснула страшная, безумная мысль:
«Я умираю, а чудовище нарождается… Если теория о переселении душ верна, то эта гадина может поглотить мою душу при отлете ее из тела. Это будет возмездием за все мои вольные и невольные прегрешения. Я буду обитать в этом безобразном исчадии зловонного болота и стану истреблять всех, кто попадется мне на глаза. Сначала я проглочу верную Бэби, потом старого Ламека, доберусь, наконец, и до Нагамы!»
Мысль эта привела меня в невыразимое отчаяние.
— О, Нагама! — бессильно прошептал я.
— Я здесь! — ответил мне ясный звонкий голос, и надо мной склонилось прелестное лицо моей жены. У ног же моих стоял на коленях Ламек с поднятыми кверху руками, воссылая к небу благодарственную молитву за то, что меня нашли еще живым.
Обеспокоенные моим долгим отсутствием, они пошли искать меня, как только окрестности пообсохли и сделались проходимыми.
Поняв, чем я болен, патриарх отыскал между травами такие, какие обладали свойством исцелять лихорадку.
Напоив меня соком этих трав, Ламек и Нагама привязали меня на спину Бэби, и мы двинулись в обратный путь.
Не имея сил говорить, я только указал рукой на волнообразно двигавшееся тесто.
Ламек взглянул туда — и в ужасе отпрянул назад, закрывая лицо руками.
— Это «Великан»! «Великан»! — крикнул он не своим голосом и, схватив Нагаму за руку, бросился бежать с чисто юношеской бодростью. Бэби помчала меня вслед за ними.
Остановились мы только у «Тегетгофа».
Быстрая езда и более чистый воздух благодетельно подействовали на меня, вызвав сильную испарину, так что по прибытии на корабль я чувствовал себя почти здоровым.
Я лег спать с неотвязчивой мыслью о том таинственном исполинском существе, которое зарождалось в болоте.
XXVI
Довольно!
Когда я лег спать на «Тегетгофе», термометр показывал двадцать градусов тепла. Проснулся же я от ощущения режущего холода.
Нагама была укутана в шубу и разводила огонь в камине.
Я вскочил и кинулся к термометру — он показывал теперь двенадцать градусов мороза.
Что же такое случилось?
Надев тоже шубу, я поднялся на палубу, где наткнулся на молившегося с распростертыми руками Ламека.
Вокруг снова царствовала настоящая полярная ночь!..
Что же случилось, в самом деле? А вот что: морское течение перевернуло весь остров, так что нефтяной вулкан очутился на другой стороне. Горящее море осталось позади, вода, ворвавшаяся в каменноугольные залежи, вполовину погасила их, и сам вулкан горел уже не ярче маяка.
Красная облачная завеса спала с неба; на ее месте появились снежные тучи, и вокруг нас уже все было покрыто густым слоем снега.
Но вот засверкали и звезды, а над самыми нашими головами запламенел огненный венок правильным кругом, из которого исходят во все стороны желтые, красные и зеленые пучки лучей.
Это — северное сияние!
Обыкновенно люди видят только одну половину его, так же, как и полной радуги еще никто не видал; мы же могли наблюдать весь круг северного сияния.
Мы очутились на самом северном полюсе. Над нами отвесно стоит Полярная звезда, магнитная стрелка неопределенно качается во все стороны.
Все, что только зародилось было на моих глазах, снова умерло.
При сиянии снега и полярного света я, в сопровождении моей семьи (включая, конечно, и Бэби), еще раз прошелся по острову, подвергшемуся таким удивительным превращениям.
Роскошная растительность вся была погребена под снегом. Замерзший тростник представлял своей растрепанностью и безжизненностью противный вид.
Только посреди котловины, в замерзшем месте, еще виднелись из-под густого слоя снега исполинские очертания чудовищной фигуры: широкая голова, позвоночник, руки и ноги.
Жизнь была убита раньше, нежели успела вполне развернуться.
Когда, наконец, погасло чудное сияние и на небе всплыла полная луна, я увидел, что все было покрыто нежным розовым цветом. Я нагнулся и поднял горсть снега — он тоже был розовый.
Это были не спорыньи маленького растения, названного wedoniralis (красный снег), которые, по описанию капитана Росса, иногда покрывают на севере морской берег, — нет, на этот раз снег окрасился прелестным розовым цветом совсем по другой причине. Это был продукт доведенной до точки кипения каменноугольной смолы, вступившей в соединение с кислотами морской воды. Испарения этих химических соединений поднимались кверху, смешивались с облаками и падали на землю в виде роскошно окрашенного снега.
Так и плыл по синему океану никем не виданный ранее розовый остров!
Птицы покинули нас. Остался только один дикий гусь.
С этим гусем я и пошлю в свет описание всего виденного мной на глубоком севере.
Быть может, гусь и доставит в верные руки мои записки. Быть может, вследствие этого явятся за нами люди… Впрочем, где же искать нас?! Ведь мы мчимся неизвестно куда!..
Писано в вечную ночь на девяностом градусе северной широты.
Этим и закончены удивительные рукописи.
Роман Мора Йокаи «20 000 лет подо льдом» (другое название «К Северному полюсу») был впервые издан на немецком и венгерском языках в 1875–1876 гг.
Русский перевод Л. А. Мурахиной увидел свет в Москве в издательстве И. Д. Сытина в 1895 г.
Текст публикуется по указанному изданию с исправлением очевидных опечаток. Орфография и пунктуация приближены к современным нормам; также исправлены некоторые устаревшие обороты. Иллюстрации взяты из украинского издания романа в пер. И. Чендея и О. Маркуша (Київ: Дитвидав, 1959).