Захватив лампу, я пошел осматривать мясные запасы.
Пещера, представлявшая невообразимо обширную залу, имела полом совершенно гладкую и ровную ледяную поверхность.
Под этой зеркальной поверхностью скрывался необозримый музей допотопных зверей, нагроможденных друг на друга безобразными массами. В каком положении застигла их вода, ворвавшаяся в пещеру во время геологического переворота, в таком они и остались на вечные времена.
Целый хаос разнообразных чудовищ представился тут моим изумленным взорам при ярком свете лампы!
Бесформенные, неуклюжие массы с птичьей головой и туловищем крокодила, уродливые произведения природы: толстокожие, чешуйчатые, покрытые панцирями чудища, великаны весом в четыреста центнеров, с двухсаженными клыками и громаднейшими рогами, образуют целые горы. Вперемешку с ними таинственные двойные существа животного мира, летавшие по воздуху и карабкавшиеся по деревьям, бывшие птицами и имевшие четыре ноги; <они> были покрыты шкурой, с густой шерстью и, кроме того, обладали крыльями. Тут же виднелись змеевидные чудовища с рогами на голове и копытами на передних ногах, черепахи с длинными хвостами и лягушки с челюстями, вооруженными острыми зубами.
Меня интересовало, собственно, не это собрание редкостей, но богатейший выбор различного рода мяса, представившийся мне в этом складе.
О самых крупных животных я нисколько не заботился; я знал заранее, что мясо динотерия и англотерия может быть разжевано разве только медвежьими зубами; мне же, быть может, пригодится детеныш этих великанов, если он попадется. Положим, этот детеныш, даже в самом нежном возрасте, будет величиной с нынешнего взрослого вепря.
После некоторого колебания я выбрал себе наиболее жидкое и стройное животное — допотопного оленя. Для удаления толстой ледяной коры я пустил в ход порох и бикфордские патроны.
Когда олень, наконец, попал мне в руки, я вырезал кусок из его груди. Голод погонял меня.
Спеша обратно в свой ледяной шалаш, я невольно должен был остановиться, заинтересовавшись новым открытием — подо льдом виднелся замечательный экземпляр птеродактиля. Нельзя сказать, чтобы он обладал привлекательной наружностью. У него птичья голова, но клюв его снабжен зубами, напоминающими зубы крокодила. Шея у него длинная, туловище голое, как у йоркширской свиньи, а четыре ноги вооружены птичьими когтями и связаны между собой перепонками. Это чудовище пернатое и, кажется, оно — единственный представитель вида допотопных животных, имевших жир. Без жира же, как известно, не может быть хорошего жаркого.
Я достал его из-подо льда. Уже одно ощупывание пальцами доказывало, что оно было приспособлено к образованию жира. Кожа у него была тонкая и поддавалась обыкновенному ножу. Вся спина представляла из себя толстый слой чистого жира. Я попробовал его. Вкус напоминал отчасти рыбий жир, отчасти же прогоркшее масло. Может быть, при варке будет немного вкуснее.
Теперь уж я без оглядки поспешил к своей кухне, желая поскорее насладиться своей стряпней из мяса двухсотвековых животных.
Я разрубил оленью грудь на части. Что было похуже, пошло в огонь, а что получше — в котелок, вместе с нарезанным тонкими ломтями жиром птеродактиля.
В качестве топлива моя добыча оказалась превосходной, но в пищу она не годилась.
Когда я, спустя некоторое время, открыл котелок, из него вырвался такой сильный, одуряющий запах мускуса, что я чуть не лишился чувств. Это был специфический запах допотопного жаркого. Но какой отвратительный, тошнотворный запах!
Я зажал нос и попробовал проглотить кусочек. Насильно спроваженный в желудок, он, однако, и там еще протестовал против нежелательного для него водворения, а второй кусок так и не удалось мне одолеть.
В эту минуту со мною было то же самое, что с потерпевшими кораблекрушение: они лучше умрут от жажды, нежели согласятся выпить хоть каплю морской воды.
Кстати сказать, мясо всех допотопных животных отдает мускусом. Только полярный медведь и может есть его.
Надо было поискать в музее какую-нибудь птицу. Положим, в допотопные времена было очень мало птиц, но и те немногие отличались особенно прекрасными свойствами.
Если бы мне удалось найти динорниса, его хватило бы на год. В лондонском хирургическом музее есть скелет этой «птички» вышиной в восемнадцать футов!
Долго я бродил по моему новоприобретенному царству, не находя ничего подходящего. Я уже начал думать, что птичья порода была храбрее других и потому во время земных катастроф не пряталась в пещеры, но я вскоре убедился в неосновательности моей догадки.
Я увидал подо льдом яйцо.
Но какое яйцо!
Оно было во много раз больше страусового яйца, с красновато-коричневым острием и зелеными пятнами на тупом конце.
Да, это «яичко» превосходило размерами даже находящееся в парижском музее яйцо эпиорниса, хотя и последнее заключает в себе шестьсот обыкновенных куриных яиц!
Я недоумевал, как это яйцо, наверное, принесенное водой издалека, не разбилось.
Само яйцо разрешило мое недоумение, когда я достал его из-подо льда. Для того, чтобы вскрыть его скорлупу в четыре миллиметра толщиной и вдобавок еще эластичную, надо было изо всех сил рубить ее топором.
Содержимое яйца составляла твердая сыровидная масса, которую я тотчас же попробовал. Оно было недурно и вкусом напоминало свежеизготовленный сыр. Правда, оно немного отзывало мышью, но это еще была не беда. Мы знаем, что китайцы считают лакомством только такие яйца, которые пролежали в земле три года и превратились в сыровидную массу. Лакомство это даже так дорого, что доступно лишь богачам.
Я старался утешить себя этим сведением.
Одного этого яйца могло хватить мне на три месяца!
Но раз тут очутилось яйцо, то недалеко должна быть и птица.
Я продолжал свои поиски.
Мне пришла в голову мысль приблизиться к гигантскому ледяному органу, стоявшему в глубине пещеры. Действительно, когда я стал озарять моей лампой эту массу сверкающих и переливающихся всеми цветами радуги гигантских пилястров и труб, мне бросился в глаза вытянувшийся во весь рост динорнис мрачным, но величественным призраком.