Выбрать главу
бежать того, чтобы самому стать их мишенью), Шопенгауэр распахнул дверь и резко приказал соседке болтать где-нибудь в другом месте. Госпожа Маркэт обиделась и отка­залась сдвинуться с места. Шопенгауэр пришел в состояние крайнего раздражения. Он схватил гос­пожу в охапку поперек талии и физически устра­нил ее, в то время как она брыкалась и испускала пронзительные крики. Госпожа Маркэт подала на Шопенгауэра в суд по обвинению в нападении, и Шопенгауэру при­судили выплатить ей небольшой штраф в 20 тале­ров. Однако теперь госпожа Маркэт обнаружила, что Шопенгауэр, оказывается, богатый человек, и подала апелляцию, ссылаясь на то, что в результа­те нападения она пострадала: вся правая сторона у нее парализована, она едва в состоянии пошеве­лить рукой. Шопенгауэр решительно это оспари­вал, и судебная тяжба затянулась с обычной воло­китой, необходимой для того, чтобы стряпчие 49 смогли заработать свои гонорары. Наконец, по прошествии шести лет, Шопенгауэр проиграл дело в суде. Его высокомерное саркастическое отно­шение суду не понравилось, и суд предписал ему выплачивать фрау Маркэт по 15 талеров раз в три месяца вплоть до ее выздоровления. Фрау Маркэт, очевидно, восприняла это судебное решение как вызов и ухитрилась продлить срок действия так называемого повреждения еще на 20 лет, вплоть до своей смерти. Когда Шопенгауэр узнал о ее кон­чине и осознал, что ему больше не придется ниче­го никому выплачивать, он сделал в дневнике ос­троумную запись по-латыни: Obit anus, abit onus (что отнюдь не так грубо, как оно звучит, а всего лишь означает: «Старушка умерла, гора с плеч»). А тем временем труд «Мир как воля и пред­ставление» продолжал собирать пыль по книжным лавкам. И все также Шопенгауэр был, каки преж­де, лишен причитающейся ему славы. И еще та­кой удар: зал, в котором Гегель читал лекции, ло­мился от слушателей (при этом ближайшая поточ­ная аудитория, как заговоренная, продолжала оставаться пустой). Испробовав прямой подход в деле саботажа своего великого соперника, Шо- 50 пенгауэр принял решение использовать другую тактику. Гегельянству Шопенгауэр дал следующее письменное определение: «Это — наглая бессмыс­лица», отозвавшись о Гегеле как о «плоскоголо-вом безграмотном шарлатане». И опять никто на это не обратил внимания. Тем временем Шопенгауэр принял решение за­няться переводами. Он строил планы перевести Юма на немецкий, Канта на английский язык. К сожа­лению, из этой затеи ничего не вышло, хотя она, конечно же, могла бы принести неоценимую пользу философским кругам по обе стороны Северного моря. Его планам женитьбы также не суждено было исполниться. Похоже, Каролину Медон он все же любил, однако не быт уверен, что ее общественное положение или ее незаконнорожденный ребенок могли бы подобающим образом сочетаться с лич­ностью всемирно известного мыслителя, коим, несомненно, ему надлежало стать. Кроме того, он (ошибочно) подозревал, что она больна туберкуле­зом, а на туберкулезников в то время в обществе смотрели с тем же сочувствием, с каким сегодня смотрят на больных СПИДом. Хороший психоте­рапевт мог бы помочь Шопенгауэру, но все это про- 51 изошло за 30 лет до того, как на сцене появился Фрейд, который и сам испытает глубокое воздей­ствие философского учения Шопенгауэра; оно по­может ему открыть метод, благодаря которому Фрейд мог бы вылечить и самого создателя доктри­ны. Пока же этот узел оставался нераспутанным, и Шопенгауэр колебался между своим любящим эго и своим запрещающим отеческим суперэго. Роман с Каролиной тянулся вяло и скучно, то возобнов­ляясь, то снова прекращаясь, — и так в течение дол­гих лет. И вот, когда уже много воды утекло, а ро­ман этот кончился, Шопенгауэру вдруг вздумалось припомнить ее в своем завещании. Хотя в то же вре-м я — с обычной, присущей только ему резкос­тью — он с негодованием отверг притязания не­коего молодого человека по имени Карл Людвиг Медон. Человек, который утверждал, что постиг этот мир и его несправедливость, по сути, так никогда и не понял себя. В 1831 г. холера какметлой вычистила весь Бер­лин, и Шопенгауэр был вынужден спасаться бег­ством. (В ту вспышку холеры погиб главнейший соперник Шопенгауэра — Гегель.) Два года спустя, в возрасте 45 лет, Шопенгауэр обосновался во Франк- 52 фурте. Ему суждено было прожить в этом городе последующие 28 лет, ведя жизнь холостяка, чья крайняя размеренность быта списана с образца его героя — Канта. Таков облик Шопенгауэра, перешед­ший к потомкам, — фигура, которую мы любим до самой ненависти: кислый старик-брюзга из Франк­фурта (если уж подниматься до шопенгауэров­ского уровня философской оценки характера). Он привык рядиться в старомодные наряды (хотя они непременно должны были быть скроены безупреч­но) и превратился в одержимого борца с шумом («Я давно уже считаю, что количество шума, который кто-либо способен спокойно выносить, находит­ся в обратно пропорциональной зависимости от его умственных способностей»). Встав по обыкновению поздно и выкушав свою любимую чашечку кофе, Шопенгауэр, быва­ло, на три часа усаживался за чтение. Потом, как правило, играл на флейте (Россини, «соп атоге» («с любовью», — Примеч. пер.)). Потом подходило время для позднего обеда за круглым столом в пре­стижном EngHscher Hof (Аглицком дворе — При­меч. пер.) на Росмаркте. Пополудни он обычно уда­лялся в читальню общества Casino, чтобы прочесть 53 последний номер газеты « The Times», которыйпри-был из Лондона, затем Шопенгауэр отправлялся на длительную прогулку — всем местным жителям была знакома его фигура, проворно, большими шагами спускающаяся вниз по тротуару. При этом он разговаривал сам с собой. На эти прогулки его неизменно сопровождал его пудель, которого он называл Атма, по-индийски это означает «Душа мира». Как и приличествует владельцу столь бла­городного титула, пудель обычно молча и непро­ницаемо-загадочно семенил рядом со своим не­внятно что-то про себя бормочущим хозяином. Таким образом, оба были живым воплощением поучительной картины, которая должна была изоб­ражать мыслителя и его загадку. По возвращении домой Шопенгауэр, бывало, зачитывался до по­здней ночи, а мир и «душа мира» мирно спали (пос­ледняя — подле его ног). Шопенгауэр был очень начитанным в облас­ти литературы и философии; а после 19 лет «мол­чаливого негодования» при виде отсутствия при­шествия громогласной славы он напечатал вто­рую философскую работу «О Воле в природе». Во вступлении к этой работе содержится веселый 54 выпад против Гегеля, который мало связан с фи­лософией, а сама книга — это главным образом разработка положений, изложенных в его более раннем великом труде. Он также выпустил в свет второе издание своего труда «Мир как воля и пред­ставление», однако и ему-таки не удалось сломить «сопротивление скучного мира». В этом втором издании Шопенгауэр продол­жает разрабатывать взгляды, которые он теперь счи­тал недостаточно развитыми в первом издании. Здесь мы находим развернутый вариант его воззрений по поводу политической философии и роли государ­ства. На эти идеи оказал глубокое влияние его пес­симистический взгляд на человеческую природу. В своей политической философии Шопенгауэр был последователем английского политического фило­софа XVII в. Томаса Гоббса, автора «Левиафана». Согласно Гоббсу, без правительства «жизнь у чело­века — одинокая, бедная, мерзкая, животная и ко­роткая». С этим Шопенгауэр соглашался от всего сердца. (И действительно, бывало, что он так и счи­тал, даже когда у людей было правительство.) Гоббс усматривал происхождение государства в естествен-ном желании людей преодолеть это первобытное со- 55 стояние дел. Таким образом, любая форма правле­ния лучше, чем отсутствие такового. Отсюда Гоббс делает гигантский скачок, заключая, что люди в силу этих причин должны принимать любое правитель­ство, под властью коего им довелось жить. Жизнь в любом государстве, сколько бы зла она ни несла, всегда лучше, чем та жизнь, которая была «мерзкой, животной и короткой», — в которой ничего сози­дательного не могло быть достигнуто. Шопенгауэр соглашается с этим взглядом, хотя и привносит попутно свою собственную ха­рактерную составжюшую из остроумия и мизан­тропии. Он считает, что человечество, в сущнос­ти, состоит единственно из «хищных животных». Государство действует как «намордник» для этих диких зверей, преобразуя их в «безвредный траво­ядный скот». Человечество не выбирает между Добром и Злом. Вместо этого, как мы видели, его приводит в движение мировая Воля. Подобные су­щества не могут обладать каким-либо действи­тельным понятием о справедливости; все, что они знают, — это в основном негативная версия иде­ала. Когда происходит нарушение их воли, они испытывают боль и негодование, что они счита- 56 ют несправедливым. И все же в то же самое время эти низкие создания вечно изыскивают возмож­ность для того, чтобы причинить боль и страда­ние другим, препятствуя их воле и вызывая у них ощущение несправедливости. Таким образом, ос­новополагающей целью государства должно быть предотвращение этого. Гражданина любой ценой следует удерживать от навязывания своей воли другим люд