Она не забыла.
Во время моего дневного сеанса, я наконец-то увидела то, что уже давно должна была понять: депрессию Марии. Это оставляет отпечаток в сознании, своего рода невидимые миазмы, до сих пор замаскированные настойчивой, непреодолимой и постоянной тоской по Виллему.
К ее тоске и депрессии добавилась новая эмоция: страх. Левенгук был болен. Он лежал в кровати, слабый и вызывающий отвращение, пока Мария подносила чашку эля к его губам, а бедный Джозьфьен опорожнял и чистил поддон за поддоном, от его водянистого поноса. Мария была терпелива, несмотря на свой страх, Левенгук был раздражителен, и я была очень рада, что воспоминания, пережитые в запутанных ситуациях Мейера, не включали в себя обоняние.
«Фуу…», – брезгливо протянула Кора в конце сеанса.
Ян проинформировал: «В 1680 Левенгук перенес кишечную лямблию, болезнь, которая передается через воду. Как нам известно, он выжил. Но интересен один момент, Мария понимала, как спасти его от обезвоживания и давала ему эль, вместо большого количества воды».
– Мария это тоже понимала?
– История об этом умалчивает.
Конечно нет.
Мы записали то, что я запомнила из этого диалога, но ни один из них не показал Левенгука в лестном свете. Ворчливый, требовательный, он полагал что жизнь Марии существует для того, чтобы служить ему.
– О да, сказал Ян.
– Это ее ошибка, – заключила Кора, – ей следовало бы просто уйти от него.
Мой гнев поразил меня своей силой: «Просто уйти? И куда уйти? С какими деньгами? Да, Кора была инженером до мозга костей и никак не историком, но все же…
Я произнесла натянуто: «Иногда обстоятельства удерживают человека от того, чтобы уйти».
Она не ответила. Думаю, что она даже не услышала меня.
. . .
Остаток дня я пролежала на кушетке, набираясь сил. Ян принес мне ужин. На вечернем сеансе бледный, но уже выздоравливающий Левенгук исследовал кусочки своих собственных фекалий, в то время пока Мария записывала его наблюдения в книгу, а Питер смотрел через линзу микроскопа, чтобы зарисовать увиденное.
Позже Кора поразила меня, фактически задав исторический вопрос: «Ян, он увидел, что вызвало его кишечное расстройство, это бактерия или вирус, или что?»
– Паразит. Да, он описан в 1680 году в письме Королевскому обществу и включал подробные рисунки, – ответил он.
– Значит он был первым, кто сказал, что микробы вызывают болезни?
– Нет, как раз наоборот, Левенгука критиковали за то, что он никогда не указывал на эту связь.
– Но он же знал. Он должен был знать.
– Вполне вероятно.
– Тогда почему он на это не указывал...?
Я предположила: «Потому что он не хотел, чтобы Королевское общество рассматривало его драгоценных маленьких зверюшек в негативном свете. Он заботился о них больше, чем о людях. Включая его дочь».
– Вот он сукин сын, – Кора как всегда, за эпитетами в карман не лезла, как будто одно уничижительное слово могло вынести вердикт человеку, – разве не ты говорил нам, что у него не было ни одного ученика и он даже не показывал на всеобщем обозрении, свои лучшие микроскопы?
– Говорил, – подтвердил Ян.
Я чувствовала себя достаточно слабой, поэтому позволила ему отвезти меня домой. Пока его маленькая машина, резво сновала в городском движении, я сидела, откинувшись на спинку сиденья с закрытыми глазами.
Сегодня вечером не будет звонка врачу Лейлы. К завтрашнему вечеру я буду дома в Калифорнии, в частично опустевшем доме, где жила Лейла и мой отец, и передо мной встанет задача работать с Корой на расстоянии в 9000 миль, чтобы подготовить наши совместные выводы для публикации.
Ни Ян, ни я не разговаривали, пока не дошли до моего дома.
Затем он сказал: «Мария любила своего отца, и ты знаешь это, и очень гордилась им. Это были… довольно сложные отношения».
«Да, я знаю», – подтвердила я.
4.
В сеансе следующего утра, Левенгук обнаружил микробы в воде, взятой из местного пруда, первый человек в мире, увидевший бактерии. Это воспоминание для Марии значило достаточно, чтобы я могла получить доступ к нему, и не только из-за бактерий. Я почувствовала, как она удивилась радости Левенгука, а затем разделила ее. Ее удовольствие длилось всего одно мгновение, прежде чем образ Виллема снова сделал все остальное размытым, но этот момент был реальным, и он дал несколько четких образов, которые понравились Коре.
«1686», – проинформировал Ян. И я посчитала в уме. Мария оплакивала своего погибшего солдата в общем, где-то двенадцать – четырнадцать лет, не ослабляя тоски по нему. Была ли это любовь или патологическая одержимость? Я не знала.
Я точно знала, что она была тем утром в церкви и ушла в середине службы, не находя там утешения. Неужели она больше не верила, что когда-нибудь увидит Виллема на небесах? Этого конечно я не знала. Воспоминания Марии раскрывали ее переживания и эмоции, но ее мысли были понятны только в том виде, в каком они возникали на данный момент. И я не была с ней в церкви и не могла точно знать, как развивались ее религиозные убеждения.
И вдруг, внезапно на моем последнем сеансе в Делфте, я смогла это понять.
. . .
«Госпожа Мария! Еще бумажки с небес!»
Соседская девочка протягивает свою ладошку. На ней лежит почерневший, обрывок бумаги. Маленькое личико ребенка сияет от возбуждения: «Они падают около пруда Виссера. Я видела это! Послания от ангелов!»
«Можно взглянуть?»
«Не касайтесь, бумажка очень хрупкая. Она упала прямо на меня!»
Я смотрю на обугленную бумагу, неужели она почернела от долгого падения с небес? Наверно в этих посланиях, старые поблекшие воспоминания о других людях, которые находятся далеко от Делфта. Ребенок убегает, чтобы показать свое сокровище кому-то другому, а я срываю с крючка свою шаль и направляюсь к пруду Виссера, за городскими стенами.
Земля здесь склизкая, когда влажная, но сейчас под жарким солнцем, довольно сухая. Пруд Виссера болотистый, забит водорослями и сорняками. Вот где отец добывал своих «зверюшек» для изучения. В полевых цветах жужжат насекомые. Я расстилаю шаль на земле и сажусь, подставляя лицо ветру, колышущему воду в пруду. Я жду.
Это долгое ожидание.
Наконец я вижу падающий с неба, клочок бумаги. Он приземляется на мою шаль, почти на подол юбки. Обугленный, бесцветный – я не могу прочитать ничего, что на нем написано. Но мне это и не нужно. Счастье наполняет меня так, как свежий росток из сухой земли и я громко смеюсь.
Это послание пришло прямо ко мне. Это должно быть от Виллема. Значит небеса существуют, души реальны и вместо того, чтобы наказать меня за сомнения в этом, Бог в своей бесконечной милости позволил Виллему послать мне этот драгоценный знак веры и любви.
Я громко смеюсь – когда в последний раз я так смеялась? Потом я плачу, стараясь, чтобы мои слезы не попали на хрупкую бумагу. Я сижу там и чувствую, как любовь Виллема проникает в меня, как солнечный свет.
Меня любят.
Когда я наконец поднимаю этот клочок бумаги и осторожно держу его на ладони, как это делала маленькая девочка, солнце над городом было уже низко. Придя домой, ощутила запах приготовления еды, идущий от кухни, а Джозьфьен уже зажег свечи в мастерской отца. Он сердито смотрит на меня.