— И много у вас во взводе ефрейторов?
— Два!.
— А рядовых?
— Тридцать один, — если бы Староконь услышал это интервью, точно заподозрил бы деда Соколова в шпионаже.
— Молодец, Кузя! — сделал вывод дед. — Давай, ещё раз — за ефрейторов!
Дед залпом опрокинул стопку, Кузьма еле пригубил…
— Чё ты всё филонишь? — возмутился самый старший Соколов. — Давай за мной, в кильватер! Ну-ка… — Под пристальным взглядом деда стопка обрела первозданную пустоту. — Во-от! Эт я понимаю! Настоящий ефрейтор!
— Ну, давай теперь за десять дней отпуска! Полный вперёд! — начав процесс наполнения организма самогоном, дед не желал останавливаться. Причём предпочитал делать это в компании.
— Не, дед, я не буду больше! — попытался Соколов изобразить твёрдую мужскую волю…
— Не понял?! Ефрейтор! — совершенно по-гуньковски отозвался дед. — Тебе приказывает мичман!
— И вправду, Фёдор Кузьмич, — вступила в дискуссию мама Кузьмы, — хватит ему… И вам хватит…
— Зоя, — вкрадчиво начал дед, — а ты в каком звании? Значит так, пехота! Вон, идите коровами командуйте! Торпеда по правому борту!
Несмотря на прибытие внука-мотострелка на побывку, в доме Соколовых сегодня отмечался день военно-морского флота. В принципе, главное, конечно, не чей праздник, а кто подарки получает и кто подарки раздаёт. Взгляд Соколова упал на чемодан. Насилу оторвавшись от деда с его попыткой всё же напоить бойца, Кузьма успел сделать лишь несколько шагов в сторону оставленного в углу чемодана. Дойти он не успел. Сначала, чуть не прибив Соколова, шваркнула дверь, а затем в зал с мороза залетело нечто стремительное и радостное.
— Зоя Ивановна! Зоя Ивановна! Телеграмма! Срочная! Кузя в отпуск… Ой, Кузя… — Варя наконец рассмотрела Соколова. И кто их знает, этих женщин, почему они плачут, когда сбывается то, о чём они мечтают. Вот, стоят, обнявшись, целуются, а слёзы текут не хуже, чем у Зои Ивановны, как сына увидала. А может, это такой закон женской породы?
— Фёдор Кузьмич, Фёдор Кузьми-ич, — негромко позвала мать деда, — пойдёмте, поможете мне, надо коровам сена накидать…
— Какого сена?! Я им утром полную кормушку накидал! — не врубился в ситуацию дед.
— Фёдор Кузьмич, приплыли! Пора на берег, пока морская болезнь не началась…
— Ладно! Ладно! Берём вилы, и на абордаж!.
Хлопнула дверь, и Кузьма с Варей остались одни. Хотя, нет. Они были не одни, а вдвоём, и есть кто-то ещё в доме или нет — не имело ни малейшего значения.
Лейтенант Шматко очень эффектно смотрится снизу вверх. Не то чтобы сверху вниз он смотрелся малозаметно, но, стоя на стремянке, под плафоном, он впечатлял много больше. Фактически, стоящий рядом Гунько терялся рядом с этим мощным визуальным рядом.
— Объясни мне, Гунько, почему командир роты должен, рискуя жизнью, болтаться под потолком?
— Не могу знать, товарищ лейтенант, — сознался Гунько.
Первое, о чём подумал сержант, так это что Шматко намерен украсть лампочку. Второе — видя, что лампочка остаётся на месте, — что лейтенант решил удавиться. Однако, приметив полное отсутствие верёвки, Гунько понял: он не знает, почему командир роты болтается под потолком.
— Это что? — продолжал пугать загадками лейтенант, показывая сержанту свою густо вымазанную в грязи руку.
— Пыль, — выиграл первый тур Гунько.
— Пыль, — подтвердил Шматко и сразу перешёл к следующему вопросу: — а скажи мне, зачем человечество придумало лампочку?
— Чтобы светло было, — без обдумывания ответил Гунько.
— Чтобы светло было, — снова согласился лейтенант. — А у нас в роте лампочки используются, чтобы на них пыль складывать, так, что ли? Короче, — в руках Шматко, видно, только что вытащенный из-за уха сержанта, очутился белоснежный платок, — это мой платок — белый как снег! Не дай Бог после твоего дежурства я найду, обо что его испачкать… Крутись как хочешь, можешь сам тряпку взять. И учти, Гунько, я очень не люблю, когда у меня грязный носовой платок, усёк?
— Так точно!
— Действуй!
— Товарищ лейтенант, — взмолился Гунько, — стремянку оставьте…
Стремянка осталась. Шматко ушёл. Всё бы хорошо, да вот Шматко рано или поздно вернётся.
Чем больше людей спят в тот момент, когда ты бодрствуешь, тем обиднее тебе, и тем слаще сон остальных. Сон Лаврова был сладок до неприличия, если учесть, что не спал Гунько.
— Э, солдат, — почти нежно произнёс сержант, одновременно ударив сапогом по кровати.
— А? Что случилось?
Просыпаться во время седьмого сна особенно мучительно.
Восьмой или десятый туда-сюда, но седьмой — дело особое. Судя по реакции Лаврова, этот был именно седьмым.