— Понимаете, товарищ майор, обидно немного — каких-то полгода до дембеля оставалось, и тут…
— Ты мне эти мысли брось! — Если бы Медведев был повнимательнее, он бы заметил ту скупую, легендарную, которая вот-вот должна была покинуть майорский глаз. — Раз там решили, — как ни в чём не бывало продолжал майор, — что с таким ранением дальше служить нельзя, значит, нельзя! Это армия, а не пионерский лагерь. Ты свой дембель честно заработал! И о службе вспоминать можешь с высоко поднятой головой. Это говорю тебе я, твой командир роты!
— И командир части, между прочим, — добавила Ирина.
— Слушай, Медведев, эту женщину, она у тебя умная, — любезностью на любезность ответил майор. Рука сержанта сама собой потянулась отдать честь.
— Есть слушать эту женщину!
— Другое дело! Ну, а теперь не по уставу. — Объятия майора были мощными, но короткими. — Счастья вам — полную обойму!
Звук захлопывающейся дверцы автомобиля неизбежно обещает дорогу. Михаил с Ириной погрузились в машину отца и махали через стёкла второй роте, собравшейся у КПП, чтобы их проводить.
— Везёт Медведеву — скоро дома будет, — замечтался Вакутагин.
— И духам нашим тоже повезло, — откликнулся Соколов.
Везение духов не входило в планы Гунько.
— Это каким боком?
— Как каким, — удивился Соколов, — одним сержантом меньше стало!
— Ничего, — утешил Гунько, — и одного сержанта хватит, чтобы жизнь мёдом не казалась. Вторая рота, строиться в расположении!
К моменту завершения построения вторая рота знала: от убывания сержантов служба легче не становится.
Глава 6
— Закрыто! Что кому не понятно?! Обед! — Этот голос просто не мог принадлежать Эвелине, однако это был он.
— Так до обеда ещё полчаса, — робко пытался возражать кто-то, лелеявший надежду попасть в чепок.
— Значит, переучёт. Всё, гуляйте, — Эвелина осталась неумолима к голодающим…
Дверь в чепок закрылась, Эвелина сбросила с себя отвратительную шкурку сволочи и превратилась в прекрасную возлюбленную старшего лейтенанта Смалькова:
— Ну? Что майор сказал?
— Сказал, что поздно — бумага на меня в штаб округа ушла, — примерно с такой интонацией Ной сообщал своему семейству о приближающемся потопе. Хотя нет, Смальков был значительно угрюмее…
Смотреть безучастно на страдания любимого старлея Эвелина не могла. Что может женщина, когда она ничего не может? Присев на колени Смалькова, она включила тембр, который мог бы совратить святого:
— Валера… Ну иди ко мне… Между прочим, у меня за ушком есть такое место… Ты, главное, не раскисай… Мы обязательно что-нибудь придумаем…
Вторая рота вытянулась вдоль всей казармы. Вместе со Шматко перед ротой вытянулись ещё четверо новоприбывших солдат. На телохранителей лейтенанта они явно не тянули, на проверяющих — тем более. Военные билеты, которые перелистывал Шматко, не оставляли сомнений — вторая рота нарвалась на пополнение.
— Значит, так, — Шматко наконец закончил изучение военных билетов и решил приступить к делу, — с этого дня и до дембеля с вами будут проходить службу следующие солдаты. Рядовой Бабушкин Сергей Иванович.
Имя бойца было произнесено, однако ничьё чётное, звонкое «Я!» не сотрясло воздух казармы. Это странное явление необходимо было устранить.
— Когда офицер называет фамилию военнослужащего, он должен что?
— Я! — наконец-то отреагировал на лейтенанта рядовой Бабушкин.
— Значит, служите у нас полтора года, — подозрительно продолжал Шматко…
— Я у вас только день служу.
— Я имею в виду — в вооружённых силах. А когда я имею, Бабушкин, мало не кажется!. Идём дальше, рядовой Нелипа… Денис Анатольевич.
— Я!
— Тоже полтора года, — отметил Шматко.
— Не липа, а берёза! — ожидаемо пошутил дежурный остряк.
— Отставить смех! — Право на шутки в этой казарме было забронировано за Шматко. — Что за дуб там дупло открыл?! Дальше…
Рядовой Фахрутдинов Ринат Оскарович. Ты что, не русский, что ли? — удивился Шматко.
— Никак нет, татарин.
— Полгода служим, понятно. И последний у нас — рядовой Щур…
— Я!
— Вижу, что ты, Родион Витальевич, четыре месяца, — внешние данные рядового Щура предполагали самое меньшее сорок четыре месяца службы, а уж усы и вовсе тянули на офицерский чин.
— А сколько ж тебе лет, боец? — удивился Шматко.
— Двадцать четыре.
— Ты чё у нас, двоечник-второгодник, что ли?