Решение проблемы стояло на тумбочке, и звали его Лавров.
— Лавров, слушай сюда. Тебе плохо, — дал установку Соколов.
— В смысле? — установка давалась плохо, в силу недостаточного срока службы солдата.
— В смысле здоровья.
— Почему? — не сдавался дневальный.
— По кочану. Запомни: тебя тошнит, кружится голова, ноги не держат. Понял?
— Никак нет.
Кудашову установки тоже давались плохо. Выйдя из канцелярии, он обнаружил, что оружейка до сих пор не распечатана.
— Соколов! Я не понял. Ты что, по-русски не понимаешь?
— Товарищ капитан, тут дневальному плохо.
— И что у нас за болезнь? «Закосит»? — Кудашов внимательно посмотрел на Лаврова.
— Никак нет. Тошнит чего-то, голова ещё кружится… Ноги…
— Тоже кружатся?
— Не держат… — Кажется, установка Соколова вошла во взаимодействие с организмом Лаврова: рядовой побледнел и, кажется, даже начал несколько покачиваться…
— А мочевой пузырь держит?
— Товарищ капитан, он недавно туалет убирал, — вступился за Лаврова Соколов, — наверное, хлорки надышался, разрешите, я его заменю…
Лавров, вдохновлённый сменой с поста дневального, окончательно вошёл в роль — имитируя слабость, он прислонился к стенке. Зрелище получилось жалобным, даже Кудашова пробило.
— Ладно, давай меняй… Только сначала оружие выдай!
— Есть, товарищ капитан! Внимание, рота! Форма одежды номер четыре! Получаем оружие!
Есть не так много видов работы, которые, будучи простыми до… очень простыми, всё же из века в век находят миллионы индивидуумов, которые не в состоянии постигнуть всю гениальность этой красоты.
Фахрутдинов склонился над ведром. Брезгливо, двумя пальцами держа тряпку, он с интересом наблюдал, как с неё стекает вода.
— Кажись, пронесло. Выкрутились, — зашёл в туалет Соколов. — Брат твой по строевой лучшим считается. Тебя бы на первой секунде вычислили. Да ещё с автоматом… Слушай, ты долго так стоять собираешься?
— Пока вода не стечёт.
— Выкручивать не пробовал?
— Она же грязная, — удивился Ильхам.
— Воду надо чаще менять, — подсказал Соколов.
— Вообще у нас в семье уборкой женщины занимаются. Это не мужское дело, — обиженно заметил Ильхам.
— А брата за себя в армию посылать — мужское? Значит, так.
Вымоешь пол, натрёшь краники. И чтобы из туалета никуда не высовывался.
— И долго мне здесь торчать?
— До вечера, — утешил Соколов, — пока офицеры не разъедутся.
— Здесь же воняет, — быть может, Соколов и ошибался, но даже если бы Ильхам каким-то чудом отслужил полтора года — дедушкой он бы не стал.
— Блин! Ты что, не врубаешься? Если тебя вычислят, тут такая вонь поднимется! На всю часть!
«Спасение рядового Фахрутдинова»… Когда-нибудь, когда Шматко станет всемирно известным кинопродюсером, он снимет фильм именно с таким названием, а пока он звонил своей тёще, которая все уши прожужжала лейтенанту неконей целительницей и по совместительству ясновидящей…
— Алло! Анжела Олеговна?. Вы не могли бы мне дать телефончик этой, ну… Антонины Ивановны… Да не то чтобы мне, просто у меня тут спрашивают, хотят обратиться… Записываю…
Номер телефона был получен, из личного дела Фахрутдинова извлечена его фотография. Шматко собирался — страшно даже подумать — на встречу к ведьме.
Шматко встретила квартира, которая изо всех сил пыталась сделать вид, что её нахождение в пятиэтажной хрущёвке — не более чем случайность.
На стенах сушились пучки травы. На столе дымками поднимались благовония.
Хозяйка всего этого богатства внимательно изучала фотографию Фахрутдинова.
— Да-а, трудная судьба досталась этому парню — за двоих страдает… И сглаз на нём есть, и порча…
— Вот я и заметил! Почувствовал эту… Ауру! И сразу к вам! — обрадовался своей прозорливости Шматко.
— О нём всё время кто-то думает! — продолжала удивлять лейтенанта знахарка.
— Это всё подруга его! Злые мысли шлёт!. Антонина Ивановна, что делать будем? — мысленно Шматко уже был партнёром знахарки…
— Наворожу от сглаза, — начала заговор хозяйка квартиры, — наговорю от порчи, к тому, кто больше всего о нём думает, дурные мысли любовью вернутся…
— Как это?
— Сколько было ненависти, столько будет и любви!.
— А вот это правильно! Это вы хорошо придумали! — одобрил Шматко.