Не будем здесь говорить о всех его работах — о них вы можете прочесть и в своих учебниках, и в популярных книжках. Я хочу рассказать об одной — о той, которая осталась в тени, несмотря на то что она была первой, — об исследовании состава природного каучука.
При первом знакомстве с жизнью Фарадея мне показалось странным, что он занимался таким исследованием. Но потом, сопоставляя его биографию с биографией каучука, мне кажется, я понял, как это могло произойти.
Первый анализ каучука был выполнен Фарадеем в 1826 году.
За два года до этого Фарадей был избран членом Королевского общества. Имеет ли это значение для его будущей встречи с каучуком? По-моему, имеет. Это избрание чрезвычайно упрочило положение Майкла в науке. Если до тех пор темы своих исследований он выбирал по собственному усмотрению или по совету своих учителей Дэви и профессора Брэнда, то, после того как он был принят в круг избранных, к нему начинают обращаться с просьбами об оказании научной помощи многие организации. Его привлекают как квалифицированного консультанта, поручая ему выяснение сложных научных и технических проблем.
Фарадей не отказывался от подобных предложений. В начале своего пути он помогал Дэви в создании безопасной лампочки, которую так ждали на шахтах. Позже целых шесть лет он занимался получением новых сплавов стали. (Правда, существенных результатов здесь он не добился, хотя весьма гордился этой работой и с удовольствием одаривал своих друзей бритвами, сделанными из нового сплава.) Потом он вошел в комиссию по изучению “фабрикации оптического стекла”.
И каждое его такое исследование приносило пользу не только тем, кто просил о нем, но и самому Фарадею. Каждое столкновение с неизвестностью оттачивало его наблюдательность, его умение экспериментировать обогащало его новыми знаниями.
Мне не удалось найти точную дату, когда Фарадей мог бы впервые столкнуться с каучуком, но полагаю, что это произошло в 1824 году.
Вообще он слышал о новом замечательном веществе, конечно, раньше. Хотя изучение каучука еще не начиналось, однако интерес к нему промышленников уже пробудился. Как вы помните, в 1823 году Макинтош взял свой знаменитый патент на производство ткани для дождевиков. Фарадей не был модником и вряд ли тут же купил себе макинтош только из желания идти в ногу с веком, но английский климат мог быстро познакомить с новыми дождевиками самого закоренелого консерватора.
Вы уже знаете, что макинтош вначале надевали чаще всего пассажиры дилижансов, которые занимали места наверху, на крыше. И вот в одном из воспоминаний о Фарадее, написанном его племянницей мисс Рейд, я нашел место, где она подтверждает мою догадку о знакомстве ученого с изделиями Чарлза Макинтоша. Вот это место: “Мы с дядей сидели на верху почтовой кареты, на его любимом месте, позади кучера”. Вы обратили внимание? “На его любимом месте”. Значит, каждый раз, когда он куда-нибудь ехал, он старался забраться на верх кареты. И, значит, каждый раз он надевал на себя макинтош.
Воспоминания мисс Рейд относятся к середине 20‑х годов. Это было как раз то время, когда бурный интерес широких слоев населения к каучуку сменился не менее бурным разочарованием. Однако у любого ученого крах нового материала несомненно должен был вызвать интерес, желание понять, почему это происходит. Если же этот ученый — химик, то его интерес становится еще более вероятным; если этот химик — Фарадей, который ничего из окружающего мира не оставляет без внимания, то тогда этот интерес делается почти несомненным.
Но предположим, что знакомство с каучуком хотя и состоялось, но не вызвало никаких активных действий. Так вполне могло быть: дел у Фарадея было более чем достаточно. Ему мог быть нужен какой-то повод, чтобы подойти к этому вплотную — случай, что ли.
Такой случай представился в 1824 году. Фарадея, только что избранного в Королевское научное общество, посетили руководители Лондонской фирмы газового освещения и попросили его взять на себя труд разрешить стоявшую перед ними очень серьезную проблему.
Речь шла о следующем.
Лондон в то время усиленно переводили на газовое освещение. Однако это новшество вызвало поначалу большой переполох. Волновались не только торговцы маслом и фитилями, усматривая в газовой горелке палача масляной лампы. Даже весьма просвещенные люди с опаской встретили нововведение. Знаменитый писатель Вальтер Скотт язвительно сообщал, что отныне Лондон будет освещаться по ночам “угольным дымом”. Не менее знаменитый химик Хэмфри Дэви, шеф Фарадея, спрашивал у изобретателя нового способа освещения: “А где вы собираетесь хранить ваш газ? Уж не под куполом ли собора Святого Павла?”
Надо признаться, что Дэви имел некоторое основание для такой шутки. Дело в том, что газопроводов тогда не было и газ развозили по городу в железных баллонах, которые устанавливали в подвалах домов. Но странная вещь: во время перевозки и после стояния с газом что-то происходило. Он уже не светил так ярко. Сама фирма не могла разобраться в этом таинственном деле, и теперь вся надежда была на Фарадея; только что опубликованные работы делали его крупнейшим авторитетом в Лондоне.
Фарадея заинтересовало это явление. И, несмотря на то что он знал скептическое отношение к нему своего руководителя, он согласился взяться за исследование.
И очень скоро разобрался в том, что происходит. Оказалось, в газе есть частицы, которые усиливают его свечение. И вот по дороге — от тряски — и во время стояния эти частицы осаждаются и образуют прозрачную маслянистую жидкость. Когда Фарадей исследовал это легколетучее масло, он совершенно неожиданно обнаружил в нем новое неизвестное вещество.
Фарадей, начиная это исследование, не ставил себе целью делать открытие, как, собственно, и большинство ученых не ставит себе такой конкретной цели, вступая на научную целину. Поэтому, открыв новое вещество, Фарадей отнесся к этому событию довольно спокойно. Быть может, сыграло здесь роль то, что он не знал истинную цену своей находки, он не предполагал, что это открытие станет одним из важнейших событий в истории химии. Во всяком случае, он отнесся к нему так, как относятся к случайной находке. Он сообщил об этом 16 июня 1825 года Королевскому обществу, а потом напечатал статью в журнале, предоставив остальное своим преемникам.
Кто знает, пожалел ли он когда-нибудь о том, что не занялся изучением нового вещества. Может быть, и пожалел. Во всяком случае, значение своего открытия он в конце жизни уже мог оценить, ибо к этому времени стало ясно, что это вещество занимает в мире органики выдающееся место. Это вещество — бензол.
Надо заметить, что очень немногие открытия становились такими же почитаемыми, как открытие бензола. В 1925 году химики разных стран отмечали столетие этого замечательного события. А в позапрошлом году, так же как и в 1890‑м, химики праздновали юбилей открытия строения бензола. Ведь Фарадей открыл только состав этого вещества, а его строение установил в 1865 году немецкий химик Август Кекуле.
Может быть, и не стоило задерживаться на бензоле столь долго, но, я думаю, мы можем позволить себе это небольшое отклонение. Тем самым мы примем посильное участие в юбилейных торжествах в честь бензола и заодно вы узнаете весьма занимательную историю о том, как Кекуле пришла в голову идея того самого бензольного кольца, которое теперь рисуют ,на уроках химии школьники всего мира.
Надо сказать, что эта история стала почти легендой. Она приводится в очень многих воспоминаниях и книгах, но часто по-разному. Очень распространена версия о том, что идея замкнутого кольца из 6 атомов углерода и 6 атомов водорода пришла Кекуле в голову, когда мимо омнибуса, на котором он ехал, провезли клетку с обезьянами. Обезьяны кувыркались в клетке, одна схватила за хвост другую, та в свою очередь схватила третью, третья — четвертую, и так они и носились, образовав хоровод. И вот, увидя это живое кольцо, Кекуле вдруг сразу понял, как должна быть построена формула бензола.