Вы видели, и я постараюсь еще не один раз показать вам, что ученого отличает, помимо таланта, способностей и прочих качеств, которые даны от рождения, сильно развитая наблюдательность, колоссальное внимание ко всяким мелочам, умение видеть; видеть не только то, что лежит на поверхности, но и то, что скрыто в глубине вещества или явления. И, наконец, умение обобщать все увиденное. Тогда от частностей ученый переходит к более общим категориям. Из случайного наблюдения он делает вывод о свойствах вещества, а от свойств перебрасывает мост к промышленному применению.
Наблюдения Тильдена, быть может, не самый характерный случай для того, чтобы проиллюстрировать эти соображения, но и на нем видно, как маленькая новая деталь существенно упрочила теорию строения каучука.
После того как Тильден описал самопроизвольную полимеризацию изопрена (то есть без всякого химического насилия), причем изопрена, полученного не из каучука, а из скипидара, стало окончательно ясно: каучук построен из изопрена, он образуется синтезом изопрена, этот синтез можно производить искусственно.
Глава восьмая. Пчелы, цветы и молекулы
В 1861 году Александр Михайлович Бутлеров создал теорию строения органических соединений.
Вам никогда не говорили, что вы — будущий Пушкин? Или будущий Шопен? Или будущий Яшин?
Говорили, наверное. Такое многие родители любят говорить своим детям.
Но проходят годы, и бывший будущий Пушкин (или Шопен, или Яшин) двадцать раз меняет предмет своих увлечений и, закончив школу, выбирает себе ту профессию, которая кажется наилучшей ему самому. Очень немногим удается пронести сквозь детство и юность свое первое профессиональное увлечение.
Но, как правило, именно такие люди и становятся великими.
…До революции в России существовали частные пансионы. Чаще всего эти закрытые учебные заведения содержали иностранцы; тогда считалось хорошим тоном отдать сына в иностранный пансион. Однако встречались и русские пансионы. Один из них был открыт в Казани. Его организатор, Топорнин, был передовым и образованным человеком, и его питомцы получали очень хорошее по тому времени образование. И многие просвещенные казанцы отдавали туда на воспитание своих детей.
В один из дней 1836 года, скорее всего в один из осенних дней, в пансионе Топорнина появился новый мальчик. Звали его Саша, фамилия была Бутлеров. Поначалу он ничем не отличался от всех остальных ребят, но вскоре у него обнаружилась одна странность. Вместо того чтобы в свободные часы бегать вместе со всеми во дворе, он возился в своей комнате или на кухне со всякими колбами, пробирками, реактивами.
Он что-то переливал из одного пузырька в другой, что-то смешивал — словом, проделывал какие-то таинственные химические манипуляции.
Эти занятия явно были не по душе его воспитателю Роланду. Сначала он никак не мог понять, откуда такая странная любовь к химии — ее даже не проходили в пансионе. Потом он выяснил, что с химией ребят познакомил учитель физики; на его уроках ей было посвящено несколько часов. И вот этого более чем поверхностного знакомства Саше оказалось достаточно, чтобы полюбить новую для него науку.
Не знаю уж, почему Роланд так невзлюбил Сашины безобидные опыты. Может быть, он терпеть не мог химию, потому что не знал ее; может, он боялся, что Саша устроит взрыв или отравится еще, не дай бог, каким-нибудь своим реактивом. Словом, Роланд как мог мешал Сашиному увлечению. Чего он только не делал! Отбирал его заветные пузырьки и выбрасывал их на помойку; ставил в угол юного химика; даже оставлял его без обеда. Ничего не помогало. Саша доставал новые пузырьки, и все начиналось сначала. Он даже привлек к себе в сообщники одного из служителей пансиона, который тайком привозил ему из города необходимые вещества. Чтобы спастись от вездесущего Роланда, Саша в конце концов завел себе маленький шкафчик, куда он запирал на ключ свои драгоценные реактивы и посуду.
Неизвестно, сколько бы времени продолжалась такая “холодная война” между Сашей и Роландом, если бы не случилось событие, оправдавшее самые мрачные предчувствия воспитателя. В один из весенних вечеров, когда солнце еще не село и на улице было тепло, все ребята во дворе играли в лапту. Точнее, почти все — кроме Саши Бутлерова. Роланд дремал на солнышке и, разомлевший, очевидно, не заметил отсутствия одного из своих подопечных.
И вдруг в подвале, где помещалась кухня, раздался оглушительный взрыв. Все так и замерли. Первым понял, что случилось, Роланд. Он бросился на кухню и вытащил оттуда за шиворот Сашу, которого нельзя было узнать — у него были опалены волосы и брови.
Взрыв в пансионе — событие чрезвычайное. Ясно было, что углом или потерей обеда тут уж не отделаться. Для начала Сашу посадили в карцер. А потом собрали педагогический совет — решать, как быть с провинившимся.
Если бы подобное событие приключилось в каком-нибудь другом пансионе, где порядки были построже, не миновать юному химику розог. Но Топорнин был категорически против телесных наказаний, в его пансионе розгами никого не наказывали. Однако надо же было как-то наказать провинившегося, — этак завтра вообще весь пансион взлетит на воздух.
Спорили-спорили, думали-думали и придумали наконец. Кому в голову пришла эта идея? Наверное, Роланду, на него похоже.
И вот представьте себе такую картину. Сидят все, обедают в столовой. И вдруг из карцера приводят в зал Бутлерова. А на груди у него висит черная доска, и на доске мелом крупно написано: “Великий химик”. А у великого девятилетнего химика ни ресниц, ни бровей.
Смешно, конечно.
И, конечно, все смеялись. И, конечно, громче всех Роланд — доволен очень, что такое придумал.
Невдомек ему только, что ничего он не придумал, что мальчик, стоящий посреди зала с дурацкой черной доской на шее и смущенно мигающий остатками ресниц, действительно будущий великий химик, будущая гордость науки русской.
Конечно, если бы пришло такое в голову преподавателям, они не только не стали бы придумывать наказание, а вернули бы Саше его шкафчик, отвели бы ему какой-нибудь ненужный чулан и сказали бы: “Пожалуйста, работай здесь, взрывай что хочешь, жги что хочешь, не бойся повредить ничего, мы новое купим. Твори, развивай в себе любовь к химии, ты же будущий великий химик. Можешь даже не ходить на закон божий, разрешаем тебе, сиди экспериментируй, ты же будущий великий химик”.
Но они и предположить не могли такого. Предполагать — это не их дело. Их дело — воспитывать и учить. Держать в строгости. А насчет всяких там увлечений — это, пожалуйста, подрастай, поступай в университет, там на здоровье увлекайся. Взрывай, жги, разлагай что хочешь — там это даже нужно. А здесь — ни-ни. А кто забалует, сейчас доску на шею — и в залу. Всем на посмешище: смотрите, какой великий нашелся!
А если мальчуган не забудет этого стыда, и навсегда возненавидит химию, и если погибнет в нем будущий великий ученый, так никто же этого не узнает. Зато порядок. В лапту — все играют в лапту. Опыты — все ставят опыты. И никакой личной инициативы. Вот так!
К счастью, Сашу Бутлерова не сломило это наказание. Не пропала у него любовь к химии. Спряталась только на какое-то время — до того дня, когда отец забрал его из пансиона и отдал в четвертый класс гимназии.
Там снова Бутлеров мог продолжить свои химические опыты. Особенно нравилось ему устраивать замысловатые фейерверки в честь окончания очередного класса. Так как пришел он в гимназию только в четвертый класс, до окончания гимназии ему еще не раз представлялась возможность заняться любимым делом.
Последний школьный фейерверк состоялся в 1844 году. В этот год шестнадцатилетний Бутлеров получил аттестат зрелости.
Дальше, как полагается, собрался семейный совет: кем быть? Интересно, что обсуждают здесь разные варианты, называют различные профессии, не произносят почему-то только одного слова — “химия”. Сашин отец, Михаил Васильевич Бутлеров, зная, что у сына большие математические способности, предлагает ему поступить на математическое отделение университета. Однако Саша позволяет себе выступить против родительской воли. Он хочет стать естествоиспытателем, его влечет изучение природы. Заметьте, он тоже ничего не говорит о химии, он говорит о природе вообще.