— Право на борт!.. Рассыльный, всех наверх паруса убавлять!
На палубе раздался торопливый топот босых ног.
Вдруг по всему кораблю пробежала легкая. дрожь, и он нервно запрыгал на маленьких острых волнах.
Ветра еще не было, но он быстро приближался, и нельзя было предвидеть, с какой яростью он набросится на корабль. В полной тьме одно за другим отдавались громкие слова команды.
Корабль жил. Скрипели невидимые блоки, хрипло шелестели мягкие манильские снасти, шуршали спускаемые и подтягиваемые на снастях паруса. Доносились слава отдельных добавочных команд младших помощников.
— Повахтенно к своим мачтам! Пошел наверх паруса крепить…
Не успели замолкнуть последние слова, как резкий звенящий звук налетевшего ветра прорезал густую тьму и сразу превратился в неистовый рев.
Бешено захлопали о мачты паруса, затем надулись, и судно накренилось под жестоким напором ветра. Но руль уже был положен на борт, и оно медленно начало уваливаться вправо, тяжело выпрямляясь и принимая шквал с кормы.
Нестерпимый свет громадного пучка молний разорвал тьму и осветил на мгновение надувшиеся нижние паруса, паутину снастей и фигуры людей, ползущих вверх по гудящим от ветра проволочным вантам.
В тот же момент точно громадный тяжелый снаряд разорвался над нашими головами и своим взрывом заглушил и слова команды, и вой ветра, и клокот кипевшего моря.
С неба хлынули потоки воды.
Палуба, крыши рубок, люков, колпаки, вентиляторы зашумели непрерывной барабанной дробью.
Не успел замолкнуть первый раскат грома, как вторая молния прорезала небо, за ней другая, третья, четвертая…
Небо озарялось непрерывными вспышками. И гром, не поспевая за молнией, сливался в один бесконечный грохот.
Качаясь на высоких реях, люди боролись с вырывавшимися из рук складками тяжелых, сразу намокших парусов и старались их закрепить.
Я не отходил от руля.
Помощники хлопотали на палубе, каждый у снастей своей мачты.
В громе моря и неба, освещенный зеленым фосфором вспененной воды и непрерывными вспышками синих молний, весь в сверкающей пене, несся «Товарищ» на юго-запад.
Медленно тянулось время…
Вдруг сразу, как обрезанный ножницами, оборвался-ливень. Вспышки молний стали все реже и реже… Вяло пробурчал и смолк гром… Хлопнув о мачты, повисли паруса… Корабль замедлил ход… Море потемнело, небо начало быстро светлеть…
Одна за другой начали редеть и раздвигаться тучи, выплыла яркая, ласковая луна, звезды покойным светом облили и корабль, и мокрых, усталых людей, медленно спускавшихся с вант, и кормовую палубу с застывшими у штурвала рулевыми в блестящих, точно покрытых желтым лаком дождевиках, с которых тяжело падали застрявшие в складках капли дождя.
Шквал прошел.
Я созвал всю команду и поблагодарил за дружную и хорошую работу.
Все были веселы.
— Ну, ребята, а подвахтенных я все-таки не отпущу. Покурите, отдохните и опять паруса прибавлять, а то после шквала маленький ветерок задул с севера, нам терять его нельзя.
— В другой раз он, чорт, не поймает меня врасплох, — сказал старший помощник, Эрнест Иванович.— Сколько пресной воды даром пропало! Я уже очистил одну освободившуюся цистерну. Надо будет из ютовых шпигатов (водосточных труб) провести рукава в трюм, в цистерну…
Но в течение следующих дней прошло столько шквалов и дождей, что большая цистерна с водой, выпитая нашим экипажем после Мадеры, стала почти полна. Не хватало только трех тонн. И так как в последующие дни шквалы прошли сухие, то Эрнест Иванович не переставал твердить:
— Эх, три тонны, три тонны мне еще!
Желание старшего помощника исполнилось. После небольшого перерыва прошло такое количество тропического дождя, что мы наполнили не только цистерну, шлюпки, пустые бочки из-под солонины, но прямо не знали, куда деваться от лившейся на нас воды. С тех пор шквалы с дождем получили прозвище — «тритоны Эрнеста Ивановича». Один из «тритонов» испортил нам и праздник 7 ноября.
С утра все было хорошо. Был выпущен специальный номер художественно-иллюстрированной стенной газеты, который начинался стихами:
В восемь часов вместо обычно подымаемого в море маленького кормового флага был поднят самый большой и самый новый наш флаг, сшитый в Англии. Такие же «стеньговые» флаги были подняты на верхушках всех мачт.
В одиннадцать часов, перед обедом, был назначен парад. Весь экипаж оделся в белую форму и выстроился во-фронт. Я обошел фронт, принял рапорты, поздравил экипаж с девятой годовщиной великого Октября. Затем на палубу, за отсутствием на «Товарище» чеканных серебряных жбанов, вынесли два чистых эмальированных ведра с крюшоном и несколько чайных чашек. Крюшон был сделан из мадеры, порядочно разбавленной кипяченой водой, но подкрепленной ромом, из консервированных фруктов, варенья и специально сохраненных для этого дня фунчальских ананасов. Вышло очень недурно, но, к сожалению, крюшон, как и все напитки на «Товарище», был теплый, и это сильно понижало его прелесть.
Я первым черпнул чашкой из ведра и предложил тост за процветание первой в мире республики рабочих и крестьян, за ее вождей, за Третий интернационал, за коммунистическую партию и за нашу смену — подрастающую и крепнущую революционную молодежь. Второй тост был за товарищей на «Товарище» и за наше счастливое плавание.
Оба тоста были покрыты дружным «ypa».
Один из помощников, вооружившись суповой ложкой и вилкой, привязанной к палочке, немного напоминавшей острогу, стал к ведрам за раздатчика, и ребята по очереди потянулись с чашками. Другой ставил крестики против фамилий ребят, получивших свою порцию, но в конце концов сбился со счета, и более ловкие получили по лишней чашке.
После обеда назначен был митинг, а в четыре часа вечер самодеятельности, который был неожиданно прерван шквалом. Пришлось убирать гроты и брамселя.
Шквал пронесся необычайно быстро, и в семь часов вечера «Товарищ» под всеми парусами снова мирно покачивался на океане.
Вместо сорванной программы вечера пришлось ограничиться фейерверком. Сожгли несколько фальшфееров и пустили полдюжины сигнальных ракет, благо вблизи не было ни одного судна и никто не мог принять наши ракеты за сигнал бедствия.
В открытом океане, за десять тысяч километров от родины, мы смогли еще поздравить далеких друзей и родных с радостным праздником Октября и послать привет вождям революции. Какое великое изобретение радиотелеграф!
Когда «Товарищ» вступил в штилевую полосу, я отправил циркулярное радио на английском языке всем судам, находившимся между десятым градусом южной широты и экватором:
«Командир советского учебного парусною корабля, Товарищ», позывные RJU, просит пароходы, приближающиеся к экватору, сообщить, когда, кто, в какой долготе, широте потерял юго-восточный пассат и вступил в штилевую полосу».
Я был засыпан ответами с невидимых пароходов. Эти ответы помогли нанести на карту довольно точную линию южной границы штилевой полосы. Большинство ответов было чрезвычайно любезно. Некоторые капитаны осведомлялись, все ли у нас благополучно и не терпим ли мы какой-нибудь нужды. Один — по всей вероятности очень молодой — англичанин протелеграфировал нам целую инструкцию о пересечении парусными судами экватора в октябре и ноябре. Эту инструкцию он целиком списал из руководства Финдлея, и мы не могли отказать себе в удовольствии послать ему ответную радиотелеграмму: