А на камнях мостовой, под жидкими лучами зимнего солнца искрились алмазами осколки.
Трансатлантический перелет в пассажирском чреве серого разведывательного дракона прошел в причудливых и тошнотворных снах — мне снились Дик и Мешок, а более всех Лаура — в странно мрачном, сюрреалистическом ландшафте… добрая улыбка превращалась в этом хаосе в насмешку, а введенное в кровь вещество перестраивало суточный ритм, растворяло меланин, возвращая коже присущую европейцу бледность.
Сопровождавший меня и сделавший инъекцию юный младший офицер SOE — неужели в эту организацию берут теперь даже школьников? — не промолвил ни слова во время моего краткого бодрствования.
Параноидальная жилка во мне протестовала против медицинской обработки, практически лишившей меня сознания, сделавшей неспособным защитить себя. Однако я находился не в пассажирском рейсе и не имел права отказываться.
Наконец я полностью очнулся, посмотрел сквозь прозрачную мембрану на ночное небо, на покрытые серебристыми барашками волны внизу и громко рассмеялся. Младшего офицера это встревожило, но я только мотнул головой, не желая делиться с ним воспоминанием.
Дик Фейнман провел меня к связистам около одиннадцати утра, сразу после того, как мы с рейнджерами закончили нашу «интеллектуальную» разминку. О том, что задумано нечто необычное, я мог догадаться по улыбкам дам. Как всегда, комнату заполняли блестящие черные нити, по которым двигались коммуникацион-пауки размером от булавочной головки до ногтя, их тораксы были раздуты с помощью молекулярно-кодированных жидкостей, носивших у инженеров название infopus.
И вот, при первом ударе часов внезапно произошел сдвиг фазы. По моей шее пробежали мурашки, когда половина пауков привстала на крошечных задних ножках и подняла передние в приветствии; я вдруг понял, что весь их строй образует кресты Юнион Джека, государственного флага Британии.
Дик тоже отдал мне честь и улыбнулся.
С такой же улыбкой я снова провалился в сон, не обращая внимания на нервные вибрации, исходившие от сопровождавшего меня юнца, понимая, что они могут означать только одно: течение дел ускорилось, и меня немедленно отправят за рубеж.
Оказавшись в Лондоне, я проскочил через Уайтхолл быстрее, чем вошедшая в поговорку доза «Слабительных солей Эндрю» через желудок. Окончательный инструктаж почему-то проводился на Бейкер-стрит, и по прошествии всего двадцати минут я оказался на месте.
Хотя меня здесь превосходно знали, пришлось полностью пройти проверку на всех трех проходных, лежавших на пути к сердцу огромного кубического муравейника. Здание, прежде служившее штаб-квартирой корпорации «Маркс & Спенсер», теперь более интересовавшейся работой над кодами, чем продажей шерстяных свитеров, все еще сохраняло атмосферу деловитой эффективности. Серый прямоугольный колосс был лишен окон (за исключением внешних помещений, где секретные работы не производились), и в этом бесконечном тождестве нетрудно было заблудиться.
— Флеминг? Ну как дела, старик?
— Понемногу, Лео. А ты, вижу, подыскал для меня подходящее дельце?
— Гарантированное и надежное.
— С возвратом вложенного капитала?
Мы оба расхохотались.
Однако речь пошла о кодах и шифрах; инструктировал меня перед заданием нервного вида офицер в массивных очках и с зализанными назад волосами. Темный, не по размеру костюм болтался на его тощих плечах.
Я не был знаком с ним лично, однако знал, что фамилия его Тернер. Агенты внешней разведки говорили о нем как о человеке, наделенном потрясающим интеллектом. При планировании операций он уделял стадии возвращения своих людей столько же внимания, сколько и фазе внедрения. За это его любили.
Однако мне было известно и то, что командование использовало Тернера весьма экономно, прибегая к его участию лишь в тех чрезвычайно рискованных проектах, где возможная выгода перевешивала вероятную опасность, с точки зрения штабных аналитиков Уайтхолла.
Он выглянул из кабинета в приемную:
— Я уже готов принять вас, старина.
— Очень любезно с вашей стороны. — Я последовал за Тернером в лишенную окон комнатку и сел возле стола. — Льюис продержал бы меня под дверью минут пятнадцать — просто для того, чтобы напомнить, кто здесь босс.
— Так, — Тернер снял очки, в которых, на мой взгляд, не нуждался, протер их широким шелковым галстуком и водрузил на прежнее место. — Вы ведь закончили Харроу.[12]
— Однако вы-то учились в Итоне.
— Не совсем так. В классической мужской школе Барнсли. По стипендии, — добавил он с лукавой улыбкой.
Я подумал о том, что сотворил бы Фейнман на том минном поле, которым является наша всемогущая, но бессовестная классовая система.
— Вы обманываете меня, — сказал я Тернеру, надеясь, что он воспримет мои слова как комплимент.
— Начнем с языка. — Приступая к делу, он сплел пальцы. — Вы достаточно свободно владеете польским?
Мое личное дело лежало перед ним закрытым.
— Так себе.
— Вам не придется выдавать себя за местного уроженца, — заверил меня Тернер. — По документам вы будете немцем, и я уверен, что язык не составит для вас проблемы. Вы умеете различать местные диалекты?
Я кивнул, понимая, что подлинный инструктаж еще впереди.
— Очень хорошо. — Тернер выложил рядком несколько больших глянцевых черно-белых фотоснимков: темный лес, серое, как сланец, побережье, крутые волны. — Здесь вам предстоит работать. Балтийское море. Вам нужны эти люди.
Их было двое, фотографии три. Четкие портреты мужчин в официальных костюмах с галстуком-бабочкой; как я понял, двое ученых. Классические арийские профили.
— Кодовые обозначения — Вильгельм Первый и Вильгельм Второй, — сказал Тернер. — Фамилии их окутаны государственной тайной рейха, однако имена действительно одинаковы. А на фотографиях, как можно понять, мы видим результаты пластической операции.
— Окончательные? — Мне необходимо было знать, не прибегли ли они еще к одному вмешательству.
— Надеюсь. Оба они слишком заняты, чтобы выкроить время на дополнительную операцию.
На третьем фото, снятом на аэродроме на фоне эскадрильи драконов, Вильгельм Второй находился на заднем плане группы, в центре которой располагался Герман Геринг. Хотя фигура ученого пряталась за остальными, его черный эсэсовский мундир нельзя было не заметить.
— Почему их двое? — спросил я, понимая, что это удваивает риск.
Заливистые свистки. Отзвуки мужских голосов, гуляющие в переулках. И лай собак-убийц.
Я постарался прогнать воспоминание.
— Этот, — Тернер указал на Вильгельма Второго, — проектирует то, что в авиации зовут полезной нагрузкой. Его институт в Берлине занят той же работой, что и наши друзья в Нью-Мексико.
— Вы посылаете меня в Берлин?
Взгляд его серых, как мутная вода, глаз остановился на мне, и я подумал было, что волнение Тернера способно сорвать еще не начавшееся задание.
— Проникновение и уход из этого города займут слишком много времени, — ответил он ровным тоном. — Не говоря уже о прочих трудностях. Вильгельм Первый разрабатывает нимфокластерных драконов дальнего радиуса действия в генетически изолированном исследовательском институте на острове Узедом.
— Хорошо. Пусть будет Балтика.
Вдох. Выдох. Сохраняй спокойствие.
— А этот парень, Вильгельм Второй — Вилли Цвай, как у нас его начали называть — похоже, вступил с нами в контакт. Полагаю, в порядке страховки, на тот случай, если Германия проиграет войну. В настоящее время он, видимо, считает, что вероятность этого весьма мала.
В данный момент большая часть нацистов не сомневается в своей окончательной победе.
— Так мы не знаем наверняка, кто вступил с нами в контакт? — Вопрос этот был для меня важен.
12