Но едва сделав шаг, он ощутил, как растет сопротивление грязи. Она словно твердела вокруг него. Капеллан безнадежно застрял.
Дональд сделал несколько медленных, глубоких вдохов. Прошло полчаса. Пятьдесят минут. Пятьдесят пять. Вот-вот появятся спасатели.
Они так и не появились. Он стоял в темноте больше четырех часов. И с каждым часом все яснее сознавал, что портал не открылся. Дональд почти лениво гадал, связано ли это как-то с его вторжением в болото. И с тоской задавался вопросом, было ли уничтожено его послание, когда он плюхнулся прямо на диск.
Но тоска скоро улеглась. Все, что произошло с посланием, все, что произошло с ним, в некоем высшем смысле его уже не касалось. Притча о сеятеле была так же ясна, как и само великое поручение. Он выполнил свой долг. Он провозгласил истину и сделал для этого все возможное. Именно для этого он был сюда послан. Никакой гарантии, что его ждала удача. Он не первый и не последний священник, чья миссия, по людскому рассуждению, оказалась бесплодной. Подобная мысль опечалила, но не встревожила его. В этом смысле, и никаком ином, его ноги твердо стояли на камне веры.
Он молился, он кричал, он думал, он плакал, он снова молился — и он умер.
Наконец! Инопланетяне прислали целый пакет сообщений! После почти целого года низкочастотных сотрясений воздуха и электромагнитных колебаний, из которых можно было извлечь не слишком много смысла, после бесконечной передачи крошечных сообщений, исполненных весьма неясных заключений, они наконец послали нечто такое, во что можно вонзить свои филаменты.[10]
Микоиды обернули вокруг пакета длинные волокна, заполнявшие его поры и трещины. Они синтезировали кислоты, которые проникли через слабые места в ткани. За какие-то несколько часов они проникли сквозь оболочку и начали мятежное, радостное исследование гигантской библиотеки информации, содержавшейся внутри. Микоиды имели собственную генетическую библиотеку опыта, накопленного за миллиарды лет, поскольку впитывали информацию от любых организмов, растений или животных, грибов или бактерий. Они могли передать структуру центральной нервной системы на любой семантический или семиотический объем, который ассоциировали с организмом. Они исследовали полости, длинные транспортирующие трубки, обводили ячеистые сети нейронов и находили дорогу к почти округлому субпакету, где содержалось больше всего информации. Растворялись там, сохранялись, разделялись и продолжали исследования повсюду, где только можно. Во внутренней оболочке микоид нашел небольшой предмет, сделанный из множественных слоев целлюлозных волокон. Каждый слой был пропитан метками на угольном основании. Микоид сохранил эти коды вместе с остальными. Проходили годы и десятилетия. И наконец полное считывание пакета инопланетян, его нервных структур и генетических кодов было завершено, после чего началась совместная работа всех микоидов континента по его переводу и истолкованию.
Это заняло много времени. Но у микоидов времени было в избытке. При наличии такого огромного источника информации нет необходимости общаться с инопланетянами. Они или их предки делали это прежде много раз. Под многими солнцами.
Они поняли инопланетянина. Поняли странную историю, сформировавшую так много связей в его нервной системе. Истолковали угольные метки на кусочках целлюлозы. И в своих обширных умах реконструировали сцены инопланетной жизни, как делали со всем, что попадалось на их пути, от травы и насекомых до деревьев. Они обладали тем, что люди назвали бы живым воображением. В конце концов, больше у них почти ничего не было.
Некоторые из них нашли историю:
Маркер подтверждения: ХОРОШИМИ
Маркер информации: НОВОСТЯМИ
Споры распространили информацию на растущие в космосе деревья, а оттуда — в паутину червоточин и, следовательно, в бесчисленные миры.
Далеко не все семена падают в каменистую почву.
Перевела с английского Татьяна ПЕРЦЕВА
© Ken MacLeod. A Case of Consilience. 2005. Печатается с разрешения автора.
Марта Рэндолл
АНТОНИО И ЛАЗАРО
Лазаро, конечно, на мели, но ему все равно не по нутру потрошить пьяниц, даже богатеньких chilito[11] из Академии. Вот этот, например, заявился прошлой ночью с несколькими дружками из братства недоумков (тогда их было слишком много, и никто их не тронул), а сегодня решил поискать приключений на свой страх и риск и так нарывался, что Лазаро совсем не грызла совесть, когда он держал новую куртку Антонио, пока брат щупал блондинчика; работал он добросовестно: один удар, и вот уже недоумок повалился в проулке, как раздутый мешок с костями, и Антонио вытаскивает у него бумажник, выдергивает коммуникатор и чип — раз, и готово. Лазаро восхищен: всегда приятно смотреть, как работает мастер. Через пару минут после того, как парнишка заскочил в проулок отлить, Антонио и Лазаро вразвалочку вышли на улицу, Антонио поводил плечами, расправляя нубуковую куртку, приглаживал черные волосы. Лазаро от него в восторге.
Вечер пятницы, но на Вираже тихо. Заработанные денежки портовым выдали на прошлой неделе и на следующей выдадут еще, но те, у кого есть «капуста» в сухой период, не разбрасываются на выпивку и «сук» в трущобах Виража при Порте. Эти благонадежные граждане сидят по домам на Северной, в кругу семьи, перед большими экранами, за горячим обедом. Chilito не исключение, сегодняшний недоумок сам напросился, потому-то Антонио и счел себя вправе избавить его от наличности и коммуникатора. Туристов предостерегают держаться подальше от Виража, твердят: мол, космокопы перестанут охранять их, как только они покинут Порт через Южные ворота. Но всегда находится кто-то, не способный устоять перед соблазном. Те, кто умеет за себя постоять, оттягиваются, и никому никакого вреда, но недоумки вроде этого — легкая добыча.
— Сколько у него было? — спросил Лазаро. Антонио пожал плечами.
— Пес его знает, братишка. Сядем в «У Целии», тогда скажу. Не буду же я здесь пересчитывать! У тебя что, в голове винтиков не хватает?
— Вот уж нет, — ответил Лазаро, но его возмущение было наигранным. У него действительно не хватало винтиков, и обычно он это признавал. Так легче жилось.
«У Целии» почти пусто. У стойки клюет носом пара завсегдатаев, лишь изредка обмениваясь словом-другим. Владелец бара Крумхольц сегодня в добром расположении духа и звук вывернул так, чтобы все могли насладиться милым его сердцу устарелым техно. Лазаро техно не любит (поди пойми, где там мелодия), но Крумхольц всегда ставит выпить, и вообще, тут можно зависнуть на пару часов, и никто не будет к тебе приставать. Лазаро послушно поплелся за Антонио, который выбрал кабинку у задней стены. Крумхольц обмахнул стол влажной тряпкой и нахально спросил:
— Что, опять клянчить пришли?
— Не, у нас наличка, — с ленцой протянул Антонио. — Я хочу пива, и коллеге принеси.
Крумхольц фыркнул, но вернулся за стойку. Антонио выждал, когда тот принесет выпивку, заберет пятерку и исчезнет. Каждый из них сделал ритуальный глоток, и лишь потом Антонио швырнул на стол бумажник. Оба поглядели на него одобрительно. Солидный бумажник из пухлой кожи, скорее всего, натуральной, выдубленной до приятного глазу светло-бурого цвета, да еще замысловатый рисунок вытиснен по краю и сложный иероглиф спереди. Обычные туристы деньги держали в бумажных конвертиках из обменных пунктов: на Вираже отпечатки пальцев не имели силы. Либо недоумок много путешествовал, либо выделывался, будто много путешествует. Лазаро тронул бумажник, а когда Антонио не возразил, еще раз.
— Что за хрень? — спросил он.
«Хренью» был — как это там? — символ какой-то навороченной школы возле Сердцевины.
Длинным ногтем Антонио откинул верхнюю половину бумажника. Внутренность его украшали стопки пластика. В том-то и разница между пластиком и чипами: чип с виду мелочь пустяковая, и есть ли там деньги, бог знает, а вот пластиковой кредиткой можно размахивать, производить впечатление на всех, кто на тебя ни взглянет.