И дальше: «Писатели воспели этот канал так, что и до сих пор существуют папиросы «Беломорканал», хотя это всё равно как если бы в Польше продавались сигареты «Освенцим» (Там же, с.63 и «Судьба России», М., 1997, с.180). Вы только подумайте: Освенцим с его душегубками и крематориями, с миллионами казненных… Именно об этих словах Кожинова я и вспомнил, когда увидел у художника Набатова пачку «Беломора».
И наконец: «Те, кто сегодня поносят Россию, — прямые наследники певцов Беломорканала» (Там же, с. 65). Сегодня поносят Россию Чубайс и Радзинский, Познер и Сванидзе… Это — наследники Горького?
Но вот странно: среди тех, кто писал о Беломорканале, не назван Михаил Пришвин. Как же так? Ведь замечательный писатель, в том же 1933 году самостоятельно побывавший на канале, и не очеркишко о нём поместил в коллективном сборнике, а написал целую повесть — «Осударева дорога», к тому же он из тех, кто до конца долгой жизни далеко не всё одобрял в советской эпохе. Разве можно умолчать о нём? А вот, поди ж ты, все умолчали — и Солженицын, и Куняев, и Кожинов… Почему же?
А потому, что не шибко правоверный советский писатель Пришвин написал прекрасный роман, поэму в прозе о строительстве Беломорканала. Приведу только одно его высказывание: «Канал не так интересен со своей внешней, прямо скажу, щегольской стороны, как с внутренней, со стороны создававшего его человеческого потока: тут соприкасаешься с чем-то огромным…Совокупность заключенных этических проблем в материале «Войны и мира», столь поразившая весь мир, в сравнении с тем, что заключено в создании канала, мне кажется не столь уж значительной» («Осударева дорога», М… 1958., с.8). Вот ведь как: с великой толстовской эпопеей сопоставил!.. А патриоты нам Освенцим суют…
Куняев пишет в своих воспоминаниях: «В третьем-четвертом классе я прочитал все четыре тома «Войны и мира» (Т.2, с.35). Не верю!.. А если всё-таки действительно прочитал, то это явно не пошло ему в прок. А ещё он говорит своим противникам: «Перестаньте бесноваться. Скажите лучше, прав я или не прав в том или ином случае». Перестань ловчить, а лучше разберись-ка сам в случае вранья о Беломорканале. Ведь для этого столько времени было! Ну хотя бы: откуда взял 70 тысяч трупов?
Но всё-таки в чем же дело? С Солженицыным или Волкогоновым всё ясно, им безразлично на что плевать, лишь бы это было советское. Но — Куняев? Тем более — Кожинов? Они же нередко честно писали о советском времени, воздавали ему должное. Тут тяжёлый и очень типичный случай: неприязнь по тем или иным причинам и признакам к тем или иным конкретным лицам затмила совсем неглупым людям суть проблемы, даже, как здесь, её огромное государственное значение. Это болезнь хроническая и, видимо, неизлечимая.
Вот психологически совершенно такой же факт из тех же воспоминаний Куняева: привёл довольно обширный список советских поэтов из национальных республик во главе с Расулом Гамзатовым и объявил их авторами «среднего версификационного уровня», «фанерными классиками» (Т. 1, с. 194).
Какие у автора доказательства? Никаких. Он лишь приводит имена переводчиков: Яков Хелемский, Яков Козловский, Юлия Нейман, Наум Гребнев, Давид Самойлов, Александр Межиров, Юнна Мориц, Семён Липкин… И какие, мол, вам ещё нужны доказательства? Но позволь, ведь почти все названные не только талантливо занимались переводами — они и сами по себе талантливые поэты, кое с кем из них ты дружил, кое-кого даже прославлял в стихах. Так неужели талантливым людям интересно возиться с поэтической фанерой?
Уж не буду тревожить тени Кайсына Кулиева или Мустая Карима, но докажи ты мне, что хотя бы одни только «Журавли» Гамзатова это фанера!.. Автор умер, и переводчик стихов Наум Гребнев умер, и Ян Френкель, написавший песню на слова поэта, умер, а стихи и песня всё живут и будут жить. Тебе, Куняев, хоть одно бы перышко из такого «журавля»…
А где же место для тебя, Куняев?
2
Недавно Станиславу Юрьевичу исполнилось 75 лет. Юбилей он отметил с размахом — и в Калуге, где родился и вырос, и в Москве, где живёт и трудится, ещё и, кажется, в Саратове, где его тоже знают, любят и издают. В центральных газетах — большие прекрасные статьи. Самая большая и самая прекрасная, конечно, статья в «Литературной газете» Владимира Бондаренко, непревзойдённого мастера юбилейного жанра. Тут всё как полагается: и мыслитель, пророк, и крест, который «он несёт» всю жизнь, обливаясь потом, и «своя Голгофа», и, «полёт Гагарина, который он выстрадал», и разумеется, «Вадим Кожинов, человек безусловного и абсолютного авторитета», а ещё, конечно, русскость, русскость, русскость. Прекрасно!
Однако в статье не обошлось без некоторых загадок. Так, юбиляр аттестуется ещё и «природным хищником», «свирепым зверем» «одиноким волком», удостоенным множества литературных премий, и это несколько озадачивает.
Озаглавлена статья — «Победитель огня». Это — из стихов Куняева:
Так она его обожает! А какая дружина? Пожарная, конечно. Какая же ещё может быть у победителя огня. Но, увы, ожидание не оправдалось: рядовые пожарные «шарахнулись вдруг от меня», от брандмайора, от мультилауреата.
Отчасти озадачивает и фирменная бондаренковская русскость хохлацкого закваса. Смотрите: «Чувство русскости дало мужество Куняеву ещё в 1964 году писать:
Помилуй Бог, да в чём же здесь мужество, где русскость? Если бы тут были усмешка, ирония, то это одно дело, но их же нет, ими и не пахнет. Автор прямо и просто говорит о неуместности, даже о явной будто бы и незаконности церкви хотя бы рядом и с таким безыдейным заведением, как гастрономом. Это вполне в духе хрущёвской поры с её притеснением церкви — стихи написаны именно тогда.
Ах, Бондаренко, ах, русофил соломенный, бренчишь ты и сам не знаешь о чём. Даже вот похвалить хочешь — и тут всё неуклюже, всё с кондачка. Ведь у Куняева-то вот что:
Обком это тебе не аполитичный гастроном. И опять же — незаконно. По прямому смыслу всех этих слов и здесь не пахнет ни мужеством, ни русскостью, а ещё сильнее, чем в бондаренковском варианте, шибает прямым угодничеством перед хрущёвщиной: «Святые отцы, прочь от обкома!».
Псковитянин Станислав Золотцев тоже отменно потрудился над юбилейной статьёй для «Правды». В заголовке у него такое же полыхание — «Окруженный огнём». Замечательно! Однако для цитирования критик, увы, не всегда выбирает лучшие строки. Вот, например, стихи о детстве:
Что, на Псковщине так говорят — «я лежу, окруженный воздухом»? Интересно…
Тут каждая строка вызывает вопрос. Во-первых, почему «страшные псы»? В ночное обычно брали деревенских собак. Так что это свои собаки. Что страшного в своих Жучках и Бобиках? Во-вторых, если во всю светит луна, то почему воздух назван тёмным? В-третьих, почему хрустели травой только жеребцы — а кобылы? В-четвертых, чем сверкали жеребцы? Не тем ли, что у них под брюхом? Хорошо бы прояснить.