Этими ошибочными выводами и объясняется известная двусмысленность директивы №1, принятой на совещании у Сталина 21 июня:
«Задача наших войск — не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения. Одновременно войскам Ленинградского, Прибалтийского, Западного, Киевского и Одесского военных округов быть в полной боевой готовности встретить возможный внезапный удар немцев или их союзников».
В связи с этой директивой в советской историографии была принята ее трактовка, как свидетельство сильных сомнений у Сталина относительно возможности немецкого нападения на СССР. Вот что, например, по этому поводу пишет известный советский историк Некрич:
«Сама директива носила странный и противоречивый характер. В ней, как в двух каплях воды, нашли отражение сомнения и колебания Сталина, его неоправданные расчеты, что вдруг удастся избежать войны. Рассчитывать на это в ночь с 21 на 22 июня было все равно, что уповать на чудо. И чуда не произошло».
Однако такая критика позиции Сталина принципиально ошибочна, поскольку она проведена с точки зрения уже современного восприятия катастрофы 22 июня как результата применения немцами стратегии блицкрига. В то время как и Сталин, и Жуков, и Тимошенко даже к вечеру 22 июня были еще убеждены в том, что мы имели дело с немецкими дивизиями войск прикрытия, сравнительно равномерно распределенными вдоль границ.
А поскольку в соответствии с нашей военной доктриной в первый день войны ожидались лишь малоинтенсивные и весьма ограниченные приграничные стычки, которые принципиально сложно отличить от провокаций, то и было принято решение сразу не вводить планы прикрытия в полном объеме, а директиву об ответных действиях РККА сформулировать уже после получения полной информации о характере и результатах первых боевых действий, предпринятых со стороны Германии.
После того как факт немецкой агрессии для советского руководства стал очевиден, в 7 час. 15 мин. в войска была отправлена директива №2, предписывающая, как и полагалось в планах прикрытия, всеми силами уничтожить вражеские силы, вторгшиеся на нашу территорию, а советской авиации – разбомбить Кенигсберг и Мемель.
И даже к концу 22 июня Генштаб все еще так и не осознал характера и подлинного масштаба немецкого наступления. Это прекрасно видно из директивы №3, направленной в войска в 21 час 15 минут:
«Противник, нанося удары из Сувалковского выступа на Олита и из района Замостье на фронте Владимир-Волынский, Радзехов вспомогательные удары в направлениях Тильзит, Шауляй и Седлец, Волковыск, в течение 22.6 понеся большие потери, достиг небольших успехов на указанных направлениях.
На остальных участках госграницы с Германией и на всей госгранице с Румынией атаки противника отбиты с большими для него потерями…
Армиям Западного фронта, сдерживая противника на варшавском направлении, нанести мощный контрудар силами не менее двух мехкорпусов и авиации фронта во фланг и тыл сувалкской группировки противника, уничтожить ее совместно с Северо-Западным фронтом и к исходу 24.6 овладеть районом Сувалки…
Армиям Юго-Западного фронта… окружить и уничтожить группировку противника, наступающую на фронте Владимир-Волынский, Крыстынополь, к исходу 26.6 овладеть районом Люблин».
Естественно, что директива №3 явилась результатом ложной или же ошибочной информации, поступившей в Генштаб от командующих приграничными округами в первые часы войны. Однако информация о первых «успехах» РККА была воспринята военным руководством без тени сомнения в ее правдивости.
Тем не менее тот «факт», что еще неразвернутые дивизии РККА с оперативной плотностью до 50 км, при уставной плотности обороны 10 км на дивизию, согласно сводкам, поступившим из приграничных округов, сумели успешно отбить первые немецкие атаки, мог говорить лишь о том, что противник вел наступление малыми разрозненными силами, как и ожидалось в соответствии с советской военной доктриной. Но даже в такой ситуации трудно понять, как можно было бросить неотмобилизованные дивизии в наступление на Люблин. Ведь по планам развертывания эта операция намечалась только по завершении мобилизации. Впрочем, головокружение от первых «успехов» у командования Красной Армии испарилось уже на следующий день войны.
Жуков в своих воспоминаниях пишет: «Думается мне, что дело обороны страны в свих основных, главных чертах и направлениях велось правильно». Тем не менее, с этим утверждением маршала в полном объеме согласиться трудно. Ведь если бы Красной Армии еще до начала войны все же удалось завершить сосредоточение дивизий в соответствии с планами прикрытия и даже провести их оперативное развертывание, то и в этом случае немцы за счет концентрации своих сил на локальных участках фронта легко могли бы взломать эту тонкую равномерную цепь прикрытия, рассекая наши армии, окружая и громя их по частям».
Поэтому в условиях применения стратегии блицкрига сами планы прикрытия стали просто бессмысленными. А именно на этих планах и держалась вся советская концепция начального периода войны. В этой связи возникает естественный вопрос, почему же Генштаб при планировании развертывания вооруженных сил не учел опыта предшествующих военных кампаний вермахта. Ведь стратегия блицкрига была уже реализована нацистами как в Польше, так и во Франции. Вот что по этому поводу пишет Жуков:
«Крупным пробелом в советской военной науке было то, что мы не сделали практических выводов из опыта сражений начального периода Второй мировой войны на Западе. А опыт этот был уже налицо, и он даже обсуждался на совещании высшего командного состава в декабре 1940 года.
О чем говорил этот опыт?
Прежде всего, об оперативно-стратегической внезапности, с которой гитлеровские войска вторглись в страны Европы. Нанося мощные удары бронетанковыми войсками, они быстро рассекали оборону для выхода в тыл противника. Действия бронетанковых войск немцы поддерживали военно-воздушными силами, при этом особый эффект производили их пикирующие бомбардировщики».
Так почему же советский генералитет упорно исходил из того, что война с Германией непременно начнется с локальных приграничных сражений? Дело в том, что во время польской кампании изначально планом Вайс не было предусмотрено того, что немцы начнут наступление всеми заранее сосредоточенными и развернутыми силами, а произошло это до известной степени случайно. И только потому, что Гитлер в последний момент отменил свой первый приказ о нападении на Польшу 26 августа, когда немецкие войска еще не были полностью развернуты, и, таким образом, фюрер дополнительно дал своим армиям 6 дней на завершение этапа развертывания. А в это же время Запад всячески давил на поляков, не позволяя им начать мобилизацию польской армии. Генштаб резонно считал, что подобный казус у нас повториться не может.
На Западе же удар концентрированными силами немцев стал возможен только потому, что этому способствовала французская стратегия ведения странной войны. Ведь французы к началу немецкого наступления уже несколько месяцев находились в состоянии войны с Германией, при этом они намеренно отсиживались за линией Мажино, дожидаясь, пока немцы не ударят первыми, безразлично взирая на концентрацию дивизий вермахта у своих границ. Немцы же выбрали слабо защищенный, но труднопроходимый участок французской границы, на котором их наступления не ожидали, и внезапно бросили на этот участок свои главные силы, зайдя в тыл французским армиям.
Так что ситуация на Западе, казалось бы, существенно отличалась от той, которая складывалась на наших западных границах в 1941 году. Поэтому-то Генштаб и считал, что идеи блицкрига были реализованы Германией в Польше и во Франции лишь в силу случайно сложившихся обстоятельств, которые у нас повториться не могут.
Немецкая же тактика в этом вопросе как раз и была направлена на то, чтобы путем дезинформации о своих истинных намерениях исключить какие-либо столкновения с РККА до того момента, пока на важнейших стратегических направлениях не будут уже сформированы мощные компактные группы армий во главе с бронетанковым ядром, поддерживаемые многочисленными военно-воздушными силами. А даже не догадывавшийся об этом Генштаб РККА своими действиями по реализации планов прикрытия фактически только способствовал успеху нацистской авантюры.