— Ах, да, да… Что там ещё в трюме?
— Недовольство, кэп. Хорошо бы, говорят, им другую галеру — пашем, мол, пашем, а победы всё нет и нет. Команда, говорят, какая-то не такая досталась. Во-вторых, все восемь лет им омары выдаются недостаточно крупные, а икра как раз наоборот — недостаточно мелкая и зернистая. И вот ещё что… Кофе.
— А что — кофе?! — напрягся капитан.
— Гляссе подаётся остывшим!
— Да ёксель-моксель! Куда смотрит кок?! Его пора замочить в отливе! — капитан засуетился, разыскивая шляпу. — Я сегодня отнесу им кофе сам. Так будет лучше.
Через минуту он уже спускался в трюм, где на галере изнывали рабы. Спросив у дежурного центуриона разрешения войти, он поначалу зажмурился от яркого света. Потом, неловко расшаркавшись, попросил подвинуться на лавке одну из секретарш, помогавшую рабам переносить все тяготы, и поставил поднос на кипарисовый столик.
Раб отвлёкся от пахоты, понюхал кофе и великодушно кивнул. Рабы на галере вообще редко разговаривали с капитаном и командой. Ведь, как известно, рабы — немы.
ФИЛОСОФ ХОМА
Знаете ли вы ту страну, которую все живущие в ней называют «этой страной»? Нет, вы не знаете этой страны!
Там сквозь волнистые туманы то и дело с пугающей периодичностью пробивается луна. Над седой равниной моря гордо реет белый парус и с какого-то перепуга ищет бури. Старый дуб, весь преображённый, покрытый ростками тёмной сочной зелени, стоит среди долины ровныя. Где Иван Иванович и Иван Никифорович, собрав каждый по двести тысяч войска, выходят с шашками наголо, чтобы убить, изничтожить как можно больше народу, назвав это подвигом и доблестью. И долго ещё мать, провожая кибитку с сынами, бежит следом по двум треплющимся стёртым шлеям и вязнет в них расписными черевичками, и стенает, заламывая руки, и рвёт на себе платье, обнажая белыя груди… Эх, шестёрка, птица-шестёрка! Как стоишь ты перед паханом, дятел?! Тебя не за клинским, а за смертью посылать!..
Так думало народонаселение этой страны в один час 33 минуты пополудни в воскресенье, 20 апреля 2008 года, то есть за шесть лет, четыре месяца, два дня и шестнадцать часов до падения метеорита. В фигуральном, конечно, смысле.
Одного не могло понять население этой страны, думая: твари они дрожащие или право имеют? Вот закинуло население в третий раз сеть в море, но опять туда не попало. И пока искало сеть, собирало да штопало — всё пыталось понять, пыталось понять, пыталось понять…
Уж ему, населению, для просветления и деньги не платили, и доллар рушили, и Гайдара живьём предъявляли, и погосты обустраивали, и реформы будировали, и Ельцина на бис опохмеляли, и выброшенные с Запада продукты впаривали, и мозги рекламой туманили, и вместе с домами взрывали, и выборы всякие бесконечно удачные про-во-ди-ли-и…
А будто нечисть какая-то куражится: не понимало оно, отчего всё-всё так же и не меняется, стреляй — не стреляй, голосуй — не голосуй.
И тогда в глубинах, в недрах, в самой исконности души населения возник, выпестовался и вырвался наружу… Не крик даже — стон:
— Приведите Философа Хому! Ступайте за Философом Хомой!
И вдруг настала тишина в этой стране: послышалось вдали волчье завыванье (как всегда бывает, когда ведут философа или историка), и скоро раздались тяжёлые шаги. Взглянув искоса, увидело население, что ведут какого-то приземистого, дюжего, косолапого человека. Его привели под руки и прямо поставили к тому месту, где стояла окружённая толпой волшебная урна-самобранка для голосования.
— Поднимите мне! — сказал подземным голосом Философ Хома. — Не вижу!
И всё руководящее сонмище кинулось поднимать ему, Философу Хоме, государственный оклад жалования.
«Не гляди!» — шепнул какой-то внутренний голос населению. Но не вытерпело оно и глянуло на эту отдельно взятую и лично даденную огромную зарплату.
И тогда Философ Хома с неумолимым торжеством уставил на народ свой чернильный палец.
— Маалчать! — закричал Философ Хома. — Они там на виллах все святые! А вы — Вии! Понятно — Вии!? Вы все тут в этой стране Вии, Вийки и Вийчата!
И все философы и историки, сколько было, кинулись в этой стране на Виев. Бездыханные грохнулись те на землю, и тут же вылетели из них души и помчались к телевизорам глядеть новые, неотличимые один от другого сериалы.
— Славный был это народ, — сказал один звонарь-историк, но его тут никто не услышал.
Евгений ОБУХОВ
ВПЕРЕД!
Советском Союзе такое позорное дело, как труд, было на первом месте. Почётное воровство — на последнем. В современной России, к счастью, всё наоборот. Рынок расставил всё по своим местам.