Многие эксперты убеждены, что раннее и решительное военное вмешательство может стать эффективным сдерживающим средством для дальнейших убийств. Другие полагают, что максимум того, что может дать гуманитарная интервенция — это приостановку кровопролития, которого может быть достаточно для начала мирных переговоров и для оказания различных форм помощи. То есть она позволяет выиграть время и в идеальном случае спасти многие жизни, однако не решает проблем, лежащих в основе конфликта.
Тема «гуманитарной интервенции», не в последнюю очередь с учетом ведущихся вокруг нее острых споров, выдвинулась в число центральных на 54-й сессии Генеральной Ассамблеи ООН, которая состоялась в сентябре 1999 г. в Нью-Йорке. Суммируя, можно выделить два отличающихся подхода к праву на «гуманитарную интервенцию». Одни государства (в первую очередь члены НАТО и ряд стремящихся в альянс стран) прямо допускают возможность вмешательства во внутренние конфликты под предлогом «гуманитарных катастроф» без санкции со стороны Совета Безопасности ООН. Главное для них — «притушить» кризис, не заботясь особо о региональных и международных последствиях своих действий. В позиции другой, гораздо более многочисленной группы стран, в которую входила до недавнего времени и Россия, упор делается на незыблемость закрепленных в Уставе ООН принципов, в частности, на исключительные прерогативы Совета Безопасности ООН по санкционированию мер принуждения, включая и военную силу.
Напомним, что российское руководство категорически осуждало «гуманитарную интервенцию» НАТО в Югославии. Достаточно вспомнить, как в 1999 году премьер Евгений Примаков совершал известный «разворот над Атлантикой». И тогда политики и общественные деятели России требовали «защитить территориальную целостность братской Югославии».
Расхождения во взглядах представителей Российской Федерации и руководителей НАТО по отношению к операции в Косово ни для кого секретом не являлись. Причем недовольство россиян было массовым, включающим в себя различные акции по выражению негативного отношения к происходящему. Сегодня многие из них одобряют действия России в Южной Осетии и ни слова не говорят о необходимости территориальной целостности Грузии.
Теперь Кремль все активнее использует американскую трактовку концепции «гуманитарной интервенции». Произошло «переосмысление ценностей» и в российском экспертном сообществе. Заметим, что некоторые эксперты, которые сегодня оправдывают «гуманитарную интервенцию» России в Южной Осетии (как Алексей Арбатов) еще в конце 1990-х писали следующее: «Какими бы гуманитарно-политическими доводами ни оправдывалась силовая акция НАТО, она представляет собой юридически бесспорный факт агрессии и грубейшего нарушения Устава ООН», «как бы жестоки ни были репрессии сербских войск против албанских сепаратистов и попутно мирных жителей Косово, ракетно-бомбовые рейды НАТО перевели конфликт в совершенно иное измерение», «удары с воздуха затмили вооруженные стычки на земле и лишь усугубили бедствия мирных жителей Косово»… И, наконец: «в дальнейшем понадобится разработать между Россией/СНГ и НАТО механизм совместного осуществления миротворческих операций (включая принуждение к миру), причем исключительно на основе мандата ООН или ОБСЕ. Это исключило бы рецидивы произвольного применения силы тем или иным государством или группой государств на всем европейском и постсоветском пространстве — под какими бы то ни было предлогами».
Можно также вспомнить и Концепцию внешней политики Российской Федерации, принятую 12 июля 2008 года, то есть меньше чем за месяц до начала конфликта в Грузии, где в разделе «Приоритеты Российской Федерации в решении глобальных проблем», в пункте «Укрепление международной безопасности» сказано, в частности, что «Российская Федерация… твердо исходит из того, что санкционировать применение силы в целях принуждения к миру правомочен только Совет безопасности ООН». Таким образом, действия России по принуждению к миру противоречат ее же только что принятой внешней концепции, поскольку были осуществлены без санкции Совета безопасности ООН.
В том же разделе Концепции говорится и о том, что Россия «последовательно выступает за снижение роли фактора силы в международных отношениях», «считает международное миротворчество действенным инструментом урегулирования вооруженных конфликтов», в то время как конфликт в Грузии, суверенитет которой Россия признает, РФ разрешила именно с помощью силы и без участия международных миротворцев. То есть российские силы были названы миротворческими, но миротворческий контингент был усилен подразделениями действующих войск и тем самым де-факто превратился в одну из сторон конфликта.