Короче, вы, читатель, с этими вашими паскудными извращениями, держитесь подальше от Ларисы. Вообще к девкам ни ногой. Или учитесь самообладанию у Путина. Его научили китайцы энергию получать, энергию не отдавать, полученную – возгонять, очищать, концентрировать. И считать. И не изливать эликсир. Он и делал четко, как научили. Он строчил, меняя темпы по счету, как малогабаритный дизелек какой-нибудь.
И вот вам подтверждение торжества хорошо тренированного субъективного идеализма над здравым смыслом. Не только над материалистами всякими, но и над объективными идеалистами вроде всех пап римских вместе взятых и всех патриархов московских вместе взятых. Ну не смогли бы папы римские и патриархи московские с их объективным идеализмом аккуратненько двигать Нефритовым стеблем и считать три по три, потом три по семь, потом три по девять и так далее. Одновременно вытягивать энергию Инь из Ларисы, да еще возгонять эту энергию вверх по позвоночнику, очищая ее с помощью Шень. Никто бы не смог, а Путин запросто мог.
Потом, когда в Ларисе энергии Инь не осталось ни единой капли, он прекратил, сделал шаг назад, руками дал ей понять, чтобы оставалась в позе. Сбоку похлопал по бедрам и вверх подтянул, будто бы, чтобы не ложилась. Визуально тоже можно потреблять энергию женщины. Она пока постоит в позе, а ему надо немного заняться движением энергии по малой космической орбите. Немного голову ломило, давление, что ли, повысилось? Это если много Ци поднялось в голову, а на опускание энергии через грудь внимания должного не обращал, то надо прекратить гнать силу жизни вверх и сосредоточиться на нисходящем потоке, идущем назад – под пупок. Еще лучше – подышать через пятки. Концентрироваться на выдохе и на опускании очищенной Ци. Он подышал немного в позе Ма-бу, в позе Всадника. Ладонями же помогал нисходящему потоку энергии, на каждом выдохе проводил ими вниз вдоль тела. Потом присел еще ниже в позе Всадника. Увидел между ягодицами у Ларисы несколько папилом. Заинтересовался. Три побольше, две поменьше.
Подумал: «А вот спросить Патрушева, зачем не отсмотрел девку, почему с браком? Про папиломы никто ведь не предупреждал, а ведь их, строго говоря, можно считать изъяном, не правда ли?» И подумал, что не надо спрашивать. А то Патрушев отнекиваться начнет, ваньку ломать, а потом наедет на Листермана, потребует, чтобы Листерман вернул ему деньги за девку, да еще по десять тысяч долларов за каждую папилому штрафу заплатил. А результатом станет то, что Листерман заляжет на дно и девок Березовского завозить в Александровку больше не станет. Нельзя про папиломы никому говорить, да и поздно, смеяться станут над ним, надо было раньше товар отвергать, а не после использования.
И еще: хорошая, светлая, озорная мысль – завтра, сегодня уже, она с этими самыми, торчащими из жопы папиломами достанется Берёзе. Вот тебе, мразь, лапай подарочек. Классно себя почувствовал. Хлопнул Ларису по заднице одобрительно, развернулся и вышел.
Длинный-длинный стол. Красивый зал. Картины очень кстати, и радикально дорогие. Из окон – вид на лужайку размером с хорошее колхозное поле. Пруд виднеется. Мы в доме Березовского на запад от Лондона, в городочке Игэм. За столом – философ Александр Дугин. Ест грузинский сыр, что самолетом вчера из Тбилиси – от друзей Березовского. Сам хозяин говорит по мобильному телефону. Рядом – мажордом Питер, он держит еще одну телефонную трубку наготове. Еще кто-то звонит, надо полагать. Очередь звонков и очередь приемов, гостей, переговоров. Дугин смотрит на Березовского с улыбкой. Что в этой улыбке? Любознательность скорее всего. Это не первая их встреча, но Дугину по-прежнему интересно. Березовскому тоже интересно. Но он не может удерживать в поле зрения один и тот же объект дольше двадцати секунд. Он, может, и смог бы, но только ни разу не пробовал – на восемнадцатой секунде любого начинания ему кто-то звонит или он сам звонит. Как знать, если бы он хоть раз сумел подумать о чем-то двадцать одну секунду подряд, может, произошло бы что-нибудь глобально необычное. Планета, скажем, стала бы вращаться в другую сторону. Но, спокойно, не волнуйтесь, у него в голове микрочип встроен, он никогда двадцати одной секунды ничему подряд не уделит.
Но Дугин-то чему радуется? Он смотрит на Березовского, будто на восьмилетнего мальчика, которого поставили на стул, чтобы он продекламировал Тютчева. Умиление уже во взоре какое-то. Потом вдруг опасливое восхищение почти, а ведь Березовский никакой не шпагоглотатель, чему же восхищаться? Я знаю чему. Березовский вдруг напоминает собеседнику Луи де Фюнеса в роли комиссара Жюва. Скорость мимики? Ну, есть что-то неуловимое. Если бы Березовский вдруг, отложив все телефоны, вскричал: «Берегись, Фантомас!» – Дугин бы не удивился. Или там: «Берегись, Путин!» – тоже бы органично вышло.
Березовский страшно вежлив, ему неловко, что телефонные звонки не смолкают, восьми из десяти позвонивших он, из уважения к гостю, говорит: «У тебя что-то срочное? Сейчас не могу. Абсолютно занят, перезвони мне, пожалуйста, через час. Нет. Лучше я сам перезвоню. По какому телефону?» Потом он берет другую трубку и говорит тот же текст. И так далее. Выглядит ужасно деликатно.
– Ну так, о чем мы? Извините. Судьба России. Вы знаете, существует ось от абсолютно ответственного либерализма англичан к абсолютной тоталитарности русских, подменяющих свободу как компромисс так называемой волей, вольностью – свободой без ответственности. Немцы – промежуточный вариант. Русским имманентно присуща покорность перед диктатором, рабство, давайте называть вещи своими именами. И именно потому, что без диктатора они отдаются хаосу и анархии и совершенно неспособны ни к какой самоорганизации, понимаете?
– Я безусловно разделяю вашу оценку, только все, что у вас со знаком минус, у меня со знаком плюс. Да, мы такие, но я предлагаю рассматривать эти особенности русских не как недостаток, а как особость, некую самоценную сущность, евразийство. Не надо сравнивать евразийство русских с иными цивилизациями. Сравнивая, не сможем договориться о критериях оценки. Следует принять русское евразийство таким, какое оно есть.