Кошка знала: ее беззубый выговор звучит смешно. И она его обыгрывала. Я видела, как она умна. Всегда знала, что нужно сказать, чтобы привлечь Ливизу на свою сторону.
– Пшшооолы делают мед, и Пшшоолы создают Лошшшадей.
– Значит, если дать семени что-то, полученное от Пчел, мы сможем рожать чистокровных Лошадей?
Все в Грэме насторожилось и устремилось к Кошке.
– Только не ты! – простонала я, чем наконец-то рассмешила Ливизу.
– Ах, Аква, гнедая ты старушка!
– Нет, – покачала головой Кошка. – То, что родится, будет ближе, гораздо ближе к Лошшадям. Смесь Предков и чистокровной Лошшади. Но потом мы можем…
– Вывести Лошадь! Скрестив подходящие пары!
– Верно, – кивнула Кошка. – Я всегда шшшитала, что могу это сделать. Нам нужно много Лошшадей. Мои собратья по прайду имеют шшильную тенденшшию питатьшшя ими.
В спокойствии Ливизы было нечто убийственное.
– Мы способны вернуть Предков. Представляете, что они могут нам рассказать! А вдруг у них собраны воедино все осколки воспоминаний!
Кошка, добившись своей цели, откинулась на спину.
– Они нишшего не знают. У них нет памяти. Им придется вшшему учиться. Ходить. Говорить. И каждый раз все шшнова. Да, они шшмогли забыть. Но шшмогут и научиться.
Звезды над головой казались гигантской паутиной, усеянной сверкающими каплями росы.
– Они хотели лететь к жжвеждам. И думали, что смогут перевежжти в себе животных и растения. И еще они боялись, что все их жжнания будут утеряны. Как, шшпрашивали они себя, мы сумеем уберечь информацию? Поэтому они сделали ее подобной жжнаниям, которыми обладает каждый паук: умением плести паутину.
– Кауэй, – скорбно прошептала Ливиза.
Я чувствовала себя так, будто уснула на траве, вместо того чтобы спать стоя. И быть начеку. Это безумие. Безумие, рассчитанное на то, чтобы захватить Ливизу. Я пообещала себе отныне быть бдительной.
– Может, когда-нибудь Предки приплывут назад?
Ливиза выгнула шею и посмотрела на звезды.
Весь следующий день, пока мы шли на восток, они непрестанно мололи чушь. Теперь я жалею, что не прислушалась и не запомнила каждое слово, но тогда тревожилась лишь о том, что Кошка развращает мою Ливизу. Я знала, что бесполезно молить ее отказаться от этого безумия, вернуться домой, вновь стать одной из нас. Я всей душой желала Кошке смерти. И никогда не чувствовала себя столь одинокой и бесполезной.
– Не волнуйся, любовь моя, – уговаривала Грэма. – Такая уж наша Ливиза. Это ее путь.
Я была слишком зла, чтобы ответить.
Ручей струился вниз, через зеленые холмы, которые внезапно отступили. Мы остановились на вершине последнего, оглядывая бирюзово-серую равнину. Наша дорога заканчивалась. Мы добрались до восточных склонов, выходивших к морю. Трава была высокой, мягкой и густой, поэтому мы щипали ее на ходу, и я надеялась, что молоко вернется. Жеребята, включая Чуву, принялись бегать по лугам, словно уже оказались дома. Мы сумели! Мы дошли! Теперь все будет хорошо!
Форчи продолжал подгонять нас, уводя как можно дальше от Котов. Все же мне казалось странным, что здесь, на равнинах с высокой травой, не водилось других Котов. Мы продолжали настороженно принюхиваться, но в воздухе стоял только сладкий свежий запах сорванных и пережеванных трав.
Форчи заржал, призывая раскинуть лагерь, только когда солнце начало садиться. Мы с Грэмой пошли назад, она жевала мою гриву и называла бедняжкой.
– Ливиза всегда любила новые идеи. А Кошка ими полна.
– Да, она хочет, чтобы мы рожали новых детей, ей на поживу!
Я притянула Чуву ближе к себе и нежно прикусила ее холку.
Мы раскинули лагерь, стали пастись и пить воду, но я не находила себе места и все бродила вокруг. Наконец все же вернулась к нашему фургону, опустилась на землю и попыталась покормить Чуву, но ничего не вышло. Я заплакала. Потому что высохла, как старая трава, и никто не мог мне помочь. Я чувствовала себя одинокой и заброшенной. И вдруг услышала, как поет Ливиза! Поет, лежа рядом с Кошкой. Беззаботная, гордая… То, что до сих пор ее сдерживало, ушло навсегда. Она не любила меня. Не любила никого, кроме своих измышлений. Она использовала меня и бросила.
Чува тоже потеряла покой. Я немного отвлеклась, убаюкивая ее. Наконец ее дыхание стало размеренным, едва слышным и пахло сеном, свежим и сладким. Молодое доверчивое существо, целиком зависящее от меня. Ее длинное, узкое лицо покоилось на моем боку.
А я лежала и слушала песни Ливизы о восходе, пастбищах, прогулках в поле – именно те песни, которые мы поем, когда молоды и полны сил.
Влюблены.
Сон не приходил, покой не приходил.
Я повернулась, и Чува мгновенно шевельнулась, а Грэма застонала. Я не даю им заснуть. И неожиданно я преисполнилась решимости остановить все это. Пойду туда и верну свою подругу.
Я бесшумно вылезла из-под фургона.
Все было тихо. Замолчали даже птицы и насекомые: ни звезд, ни луны. И все же мне почудились какие-то звуки.
Я встала на дыбы, чтобы выглянуть из-за щитов, и увидела на горизонте свет и поднимавшийся к небу белый дымок. Сначала мне показалось, что это остатки непогашенного пожара, но потом поняла: трава горела с другой стороны. Неужели я слышала выстрелы? И мяуканье?!
Я уже хотела поднять тревогу, когда ко мне подошел Форчи.
– Фуфуфум, – тихо произнес он. – Это Кот дерется с Котом. Наши преследователи забрели на территорию другого прайда.
Мои плечи словно покрылись льдом. Мы стояли, наблюдая и прислушиваясь, и наши настороженные уши, казалось, притягивали звуки.
Битва между Котами.
– Ты можешь еще немного поспать, – сказал он. – А я предупрежу Ливизу, чтобы прекратила пение.
Но я уже не знала удержу:
– Мне нужно вбить немного здравого смысла в голову этой женщины!
– Удачи!
Форчи отодвинул повозку, чтобы дать мне пройти.
– Будь осторожна.
По мере того как я приближалась к фургону, шум становился громче: рычание, рев, плач, шипение, как при лесном пожаре. Словно весь окружающий мир сошел с ума.
Я молча побрела по тропе, заранее репетируя свою речь. Все, что я должна ей сказать. Я попрошу ее вернуться к Чуве и табуну и позволить Кошке самой бороться за выживание. Я скажу ей: выбирай, я или эта Кошка. Я заставлю ее вернуться. Заставлю быть благоразумной.
Я была уже на полпути, когда облака, закрывшие луну, разошлись, и я увидела ЭТО.
Сначала мне показалось, что Ливиза просто обихаживает ее. Обихаживает?!
Меня затошнило при мысли о том, чтобы гладить и расчесывать что-то, воняющее смертью и кровью.
Но я ошиблась. Кошка не ела два дня. Раненая и голодная, она теряла силы. А у Ливизы из грудей сочилось молоко.
Я увидела, как она кормит грудью Кошку.
Земля подо мной покачнулась. Я не подозревала, что на свете может существовать подобное извращение. Никогда не слышала о том, чтобы Лошадь решилась на такое. Но что это за пугающее превращение? Превращение вида, матери, ребенка? Моя Чува голодает, а эта Кошка, это чудовище питается конским молоком? И Ливиза кормит ее, словно любящая мать?
Меня едва не вырвало.
Я подавилась, тихо вскрикнула, споткнулась и закашлялась. Наверное, эти двое встрепенулись и увидели меня.
Я развернулась и галопом помчалась обратно, повторяя снова и снова:
– Мерзость, мерзость, мерзость!
Должно быть, я завизжала и услышала ответные, доносившиеся из лагеря крики. Ко мне подковыляли Венту и Линдалфа.
– Аква, дорогая!
– Аква, что стряслось?
Глаза у них были злые.
– Что она наделала теперь?
Они жаждали услышать дурные вести о Ливизе.
Я рыдала, вопила, завывала и пыталась отбиться от них.
– Она не отдает свое молоко Чуве, зато кормит Кошку!
– То есть как это «кормит»?
Я не могла ответить.
– Охотится. Да, мы видели. Убивает птиц для этой твари!
– Мерзко. Ты права, бедняжка Аква!
Я с трудом вдохнула, но голос мне изменил, и вместо слов из горла вырвался визг.
– Это не охота!
Изо рта пошла пена и вместе со слюной разбрызгалась по губам и подбородку.