Два следующих года выдались особенно лихими для Василия Ивановича. Два года на своей шкуре познавал он прелести дикого капитализма. Днём вместе с молдаванами и украинцами по пятнадцать часов трудился на строительстве дома подсобным рабочим, а ночью, не смыкая глаз, охранял хозяйское добро, не получая при этом ни копейки, молча снося постоянные оскорбления гневливого Макса. В рассуждения о том, что теперь каждый за себя, он уже не пускался, не особенно волновал его и подъём экономики. Не до того, тут хоть руки на себя накладывай. Ох, лихо ему пришлось… Но и коту не всё масленица. Как оказалось, и Макс не уловил момент, когда закончилась белая полоса в его жизни, как подкралась чёрная полосища.
А дело вышло так. Однажды в июле месяце Макс с весёлой компанией друзей и подруг праздновал на лужайке перед особняком завершение его строительства. Хохлов и молдаван за день до этого он рассчитал, надавав на прощание зуботычин и пообещав при следующей встрече вообще удавить, так что ничего не портило теперь живописного ландшафта. Гремела музыка, у открытого бассейна, повизгивая, пританцовывали полунагие девицы, развалясь на траве, с бокалами в руках похохатывали хмельные приятели. Макс, потягивая дорогой коньяк, в хорошем расположении духа много с удовольствием говорил про обустройство дома, о том, что решил скупить несколько соседних участков, снести стоящие там халупы, а на их месте разбить парк с фонтанами и мозаиками наподобие тех, что были в древнеримских палаццо: «А этих к-козлов, - пошатываясь, он пренебрежительно очертил рукой в воздухе круг, - всех к чертям соб-бачьим!». Василий Иванович суетливо бегал меж них, разносил шашлыки, откупоривал бутылки, убирал объедки и мусор. Вот тут-то около калитки высокого кирпичного забора и притормозила большая чёрная машина, из которой вышли четыре человека и неторопливо направились прямо к компании. Один из них достал из-под полы автомат, а небольшой крепыш почти что вежливо предложил оторопевшим гулякам, а с ними и Василию Ивановичу, за исключением Макса, «не сердить его, а добровольно погрузиться в бассейн и там на несколько минут одухотворённо замереть». У Макса же, вмиг протрезвевшего и словно лишившегося двадцати килограмм веса, он потребовал немедленного отчёта за какие-то прежние дела. Теперь уже подкосились ноги у Макса. Вначале он опустился на колени, а потом и вовсе, как когда-то Василий Иванович, стал ползать по земле и умолять простить его, обещая всё вернуть. Крепыш ему не поверил, мольбам его не внял, а лишь поморщился и кивнул головой, после чего два здоровяка из его свиты, сделанные как будто под копирку с Макса, усердно принялись охаживать его бейсбольными битами. Били они вполне профессионально, так что без особого ожесточения, не тратя лишних эмоций, всего за пять минут переломали ему и ноги, и руки и превратили в кровавое месиво лицо и лишили способности иметь когда-либо потомство. Наконец крепыш вновь поморщился и тихо проговорил: «Довольно, довольно, не переборщите, всегда нужно знать меру», - и битьё Макса тут же прекратилось. К остальной же компании он претензий не имел совершенно, даже наоборот, доброжелательно улыбнулся и сказал им что-то шутливое, а на прощанье и вовсе по-приятельски помахал ручкой.
Василий Иванович во время экзекуции вместе со всеми так и простоял по пояс в воде, держа перед собой в трясущейся руке тарелку с ломтиками лимона. А как только чёрный автомобиль скрылся за поворотом и в ужасе завизжали девицы, на полусогнутых ногах вприпрыжку бросился вон, то ли про себя, то ли даже вслух крича: «Свободен! Свободен! Свободен!». Уже в электричке на полпути к Москве он сообразил, что штаны (брюками их назвать было трудно) совершенно мокрые, а на левой ноге нет башмака. «Пустяки, - успокаивал он себя, стоя в тамбуре и опасаясь прихода кондукторов, - пустяки, главное: Свободен! Свободен! Свободен!». Таким и предстал дома перед женой, дочерью и внуком. А уже на следующий день копался в моторе своей основательно проржавевшей «четвёрки», готовя её к выезду на дачу, в первый раз за последние два года. Мысли о преимуществах капитализма над социализмом в голову ему больше не лезли.