Кенжегази спасло дикое монгольское законодательство и полная неразбериха, царившая в Бюро природных ресурсов. Прилетев в Улан-Батор и попав в БПР, он моментально обнаружил две приятные неожиданности: во-первых, никто его там не помнил и не знал, за десять лет от старых кадров Министерства Горной промышленности не осталось и следа, а новые демократически мыслящие администраторы в недрах смыслили меньше, чем свиньи в бижутерии. А во-вторых, принятый три года назад и прошедший в пустынной ссылке мимо его внимания закон о полезных ископаемых позволял очень быстро и за сущие гроши лицензировать что и где угодно, не утруждая себя ни доказательствами запасов, ни вообще какими бы то ни было формальностями. Улан-Батор застраивался аккуратненькими коттеджами из красного кирпича, повсюду катались новенькие джипы и в воздухе пахло шальными деньгами. В этой бодрящей атмосфере Кенжегази оформил в безраздельное пользование для своей маленькой компании внушительный надел территории, на всякий случай включавшей перспективные, с его хозяйской точки зрения, площади на флангах основного месторождения. Ни одной живой душе в БПР и в голову не пришло спросить, зачем похожему на уголовника мрачному мужику понадобился кусок каменистых алтайских косогоров и что он там намерен делать, а если и пришло, то спрашивать человека с такой нержавеющей улыбкой чиновники побоялись. Только взяли на лапу за срочность оформления. Приступ мирового капитализма был отбит практически без потерь и о золоте по-прежнему никто ничего не знал.
Кенжегази вернулся на месторождение, выгнал оттуда в шею канадцев и тяжело задумался. Увиденное в столице наводило на мрачные мысли. Казах, несмотря на монгольское гражданство, всегда считал себя скорее гражданином СССР, саму Монголию полагал шестнадцатой республикой, и вторжение в страну западных горнодобывающих компаний выглядело для него не менее страшным и немыслимым, чем вход в Харьковскую область танковой армии НАТО. Судя по карте, увиденной им в БПР, перед натиском международных корпораций пала уже вся центральная часть Монголии, маленькими островками в море западных лицензий торчали производственные анклавы Дархана, Эрденета и Чойбалсана и даже крупнейшее стотонное месторождение коренного золота Бороо, на его памяти вписанное в производственный план «Главвостокзолота», разрабатывала теперь какая-то австралийская шарага. Более того, случилось нечто и вовсе невообразимое: совершенно секретную стратегическую урановую смолку в песках юго-восточной Гоби искали не поисковые группы «Атомредмета», а канадцы и те же австралийцы с логотипами International Uranium на куртках. В довершение несчастий, из природы и общества, судя по всему, исчезла не только его маленькая экспедиция со своей драгоценной горой, но даже и само всемогущее Мингео СССР. Все это говорило об одном: СССР в целом и Россия в частности оставили все позиции в Центральной Азии и непонятно, когда вернут их обратно.
Каким образом следовало выполнять приказ в таких странных обстоятельствах, Кенжегази сказать затруднялся, однако ему было совершенно ясно, что долго эта авантюра продолжаться теперь не сможет. Остановить экспансию огромных корпораций силами его десяти казахов было нереально. Рано или поздно кто-то дознается о составе и количестве руды на его участке, в крайнем случае — определит со спутника наличие крупного месторождения, и тогда судьба его экспедиции и месторождения будет решена быстро и радикально. Лицензию отберут любым законным или незаконным способом, им всем дадут пинка под зад, и тот факт, что сейчас богатствами золотой горы воспользоваться все равно некому, Кенжегази совсем не утешал. Потому что это сейчас некому, а пройдет еще лет десять — и русские вернутся. Они всегда возвращаются. В любом случае, пока следовало если не остановить, то по возможности замедлить продвижение западных экспедиций в глубь сомона, а также по возможности отыскать правопреемников Мингео и передать, наконец, полторы тысячи тонн золотого эквивалента законным владельцам.