Итак, Лев Разгон, «как зеркало необоснованных гонений», по В. Бушину: «Лев Эммануилович начал свою трудовую жизнь с важного поста в Центральном бюро юных пионеров. Уже тогда был своим человеком в семье Свердловых и частенько навещал их в Кремле. Дочь А.И. Рыкова — его приятельница. Видимо, через нее или через Свердловых любознательный пионервожатый был, на наше счастье, в курсе всех кремлевских новостей и сплетен. Например, о том, что «железный Коба» вдруг неожиданно «размягчился» и стал «предаваться изнеженности нравов», то есть, грубо говоря, «у него появилась любовница, а может, и не одна». Может, не меньше дюжины: по одной от каждой республики. Скорей всего это «размягчение» на пятьдесят третьем году жизни явилось непредвиденной самим Сталиным реакцией на успешное выполнение первого пятилетнего плана, в результате которого, например, производительность труда в промышленности выросла на 41 процент.
Видимо, по причине именно охватившей его «изнеженности нравов» тиран начал тогда, по данным Разгона, истязать свою тридцатилетнюю красавицу жену, бить смертным боем малолетних детишек Свету и Васю. Слышал, как Клавдия Тимофеевна Свердлова, сокрушаясь о жене Сталина, «хваталась за голову и говорила: «Бедная, бедная женщина!» «… буквально не в силах отлипнуть от того же Сталина, он уверяет читателя: «Когда в 1919 году Юденич уже стоял под самым городом, Зиновьев впал в состояние истерического страха и требовал, чтобы его немедленно первым вывезли из Петрограда. Ему было чего бояться: перед этим он и приехавший в Петроград Сталин приказали расстрелять всех офицеров, зарегистрировавшихся согласно приказу. А также много сотен бывших политических деятелей, адвокатов и капиталистов, не успевших спрятаться».
Не вдаваясь в подробности, заметим, однако, как «под самым городом» Юденич оказался во второй половине октября, а Сталин ни «перед этим», ни вообще после 2 июля в Петрограде не был. Как член Военного Совета Западного, а затем Южного фронтов, он мотался между Москвой, Смоленском, Минском, селом Сергиевским, где находился штаб Южного фронта, и Серпуховом. Что же касается Григория Евсеевича Зиновьева, то у него и без всяких выстрелов, бесспорно, имелись достаточно веские причины не желать личной встречи с Николаем Николаевичем Юденичем: ведь Зиновьев был первым лицом в городе — председателем Петроградского Совета. А уж если отвечать за расстрелы, то рядом с ним должны бы прежде всего встать Г.И. Бокий, председатель Петроградской ЧК, и И.М. Москвин, который, по словам Л. Разгона, «после 1917 года занимал в Петроградской организации партии посты первой величины и выдвинулся со временем на второе место после Зиновьева».
То есть одним из первых наших советских писателей-публицистов В. Бушин «дал очередь» по гнуснейшей лжи фальсификаторов истории, что будто бы отнюдь не троцкие-бронштейны-зиновьевы-бокии организовали беспощадное уничтожение русского культурного слоя, то есть интеллигенции, дворян, священников, а извольте верить! — Иосиф Сталин и — тема закрыта!
«Так почему же автор, так легко взвалив вину на Сталина, — принародно допытывается В. Бушин у творца всяческих домыслов, — который не был в Петрограде почти четыре месяца, совершенно обошел молчанием Бокия и Москвина, все время находившихся здесь, на столь решающих в подобном деле постах? Есть основания полагать, что это сделано совсем не по незнанию. А скорее всего потому, что оба они — близкие родственники Льва Эммануиловича: он был женат на дочери первого из них, которая позже стала падчерицей второго.
В огромной столичной квартире Ивана Михайловича Москвина, что находилась в роскошном правительственном доме на Спиридоновке, бинарный зять жил много лет одной с ним семьей, а с Глебом Ивановичем Бокием порой предавался уже известной нам ежовской усладе (Водку пили-с. — Л.Б.)… Лев Эммануилович уверяет, что Глеб Иванович был обаятельнейшим человеком, «зимой и летом ходил в плаще и мятой фуражке», обожал искусство… Бокий был знаменит. Его именем называли морские суда, о нем слагали стихи и песни. Так, заключенные, которых направляли на Соловецкие острова, с энтузиазмом пели:
Трюм наш тесный и глубокий,
Нас везут на «Глебе Бокий»,
Как баранов…
Кстати сказать, примечательны фигуры и других родственников свидетеля. Например, Мерик Горохов. Он работал заместителем «знаменитого Вуля» — начальника МУРа, «грозы московских воров и бандитов». «Мерик был тихим евреем с русыми волосами и нестеровскими синими глазами, прелестным и добрым человеком». Однажды Разгон зашел к тихому братцу на работу. Тот сидел за столом, а перед ним лежала кипа бумаг в несколько сот листов. «Не прерывая разговора со мной, — вспоминает Лев Эммануилович, — Мерик синим карандашом подписывал внизу каждый лист рядом с другой какой-то подписью. Изредка прерывался, чтобы потрясти уставшей рукой». Что же это он делал? Оказывается, добрый братец был членом «тройки» и вот теперь, не моргнув синим нестеровским глазом, подписывал приговоры об изоляции «социально вредным элементам».
«Вот такие вот «родственнички», — втолковывает нам Владимир Бушин, — и были призваны к ответу за свое палачество, за свою сладкую жизнь в хоромах, где царила обжираловка, в 1937 году. Пострадал «ни за что» и Л.Э. Разгон — отнюдь не старший дворник при детском садике, а майор ОГПУ со всеми вытекающими…»
Русский против «интернационалистов»
Невинные жертвы в 37 году? Были. Но… — и это доказывают не трепачи-провокаторы с тель-авивских программ, а документы, — схвачены были за руку и валютчики, проворовавшиеся торгаши, грабители, убийцы. Этих, последних, как бы не замечают! Невыгодно! Без устали ваяют «киношедевры», призванные добить правду о ярких, самобытных личностях социалистической эпохи и — опять же — залить чернухой образ И.В. Сталина, да, ненавидевшего сионизм, прохвостничество, духовное убожество корыстолюбцев и тем более — предателей. И потому Владимир Бушин снова и снова — «За Родину! За Сталина!» На этот раз его конкретная задача — разоблачить гнусность замысла и убожество исполнения «фильмов ужасов» — «Сталин» (трехчасовой голливудский Ивана Пассера), еще более художественную картину «Ближний круг» нашего соплеменника Андрея Кончаловского и семисерийную телемахину «Монстр» тоже соплеменника, Александра Иванкина — плод содружества заокеанских и наших демократов.
Характерная особенность фильмов — интернациональный состав создателей. Скажем, режиссер «Сталина» Иван Пассер — чех, ставший американцем; оператор Вилмош Зигмонд — венгр, ставший американцем, композитор Станислав Сиревич — поляк, ставший американцем. Режиссер «Ближнего круга» Андрей Кончаловский — русский, ставший американцем, и т. д.
Надо, правда, признать, что среди создателей «Монстра», во всяком случае среди наших блистательных литераторов, — с ненавязчивым сарказмом уточняет Владимир Бушин, — одаривших его своим талантом, нет столь богатого разнообразия ни в национальном, ни даже в партийном смысле. Здесь почти сплошь бывшие члены КПСС, причем иные из них с замшелым ветеранским стажем: Борщаговский, Габрилович, Разгон, Новогрудский.
И где же «блистательный плод» их интернациональной ненависти к Сталину? В. Бушин пользуется рецензией Леонида Кузуба: «…Большая, почти на два с половиной часа картина. Профессиональная до скуки. Ближний круг Сталина кажется бутафорским. Неужели за годы работы в Голливуде горькая история нашей страны стала для Кончаловского чужой?.. Примитивный комикс.»