На улице время тоже остановилось, и я спокойно дошагал до забора, разыскивая подходящую мишень для своего автомата. Впрочем, больше всего мне хотелось резать врага штык-ножом, но я сдержал себя, понимая, что действовать таким способом нерационально.
Две пешие группы урок, о которых предупреждал Иван, как раз подошли к ограде с южной стороны сада, и я, присев для пущей точности на одно колено, начал работать по ним из кустов, экономно стреляя одиночными.
Эти твари поняли, что их убивают, только после десятка моих выстрелов. Зато, когда живые осознали опасность, они развернулись и бросились бежать. Стрелять в их вонючие задницы было одно удовольствие…
Чужой успел предупредить меня, когда с севера подобрались урки на уцелевшем «козелке» и ударили по моим заветным кустикам из ручного миномета. Я вышел на них слева, и пока они разворачивали свои удивленные рыла, выпалил в них весь автоматный рожок. Потом я перемахнул ограду и все-таки не удержался — добежал до полыхающей машины и несколько минут кромсал корчившиеся на земле тела штык-ножом.
Потом я поднял глаза на пустырь и понял, что проиграл — по пустырю уверенно ехал БМП, и ее пушка, как и оба пулемета, смотрели мне прямо в лицо.
Чужой опять вскипел в мозгу кровавой пеной, но я не поддался на его уговоры убить эту машину штык-ножом. Я рванул назад, в сад, а потом за угол дома, лег там и вынул из кармана обе гранаты, понимая, что кинуть их в броневик мне вряд ли позволят — продырявят пулеметами, едва я покажусь в зоне видимости стрелков.
Это был чистый проигрыш, и даже Чужой признал это, неровными рывками запульсировав в моей голове, а потом спустившись куда-то в грудь, а потом в живот и ниже… Вот откуда взялось это странное выражение — душа уходит в пятки. Моя душа уходила в пятки, а я ничего не мог с этим поделать.
По дому откуда-то со стороны фасада вдарили из крупнокалиберных пулеметов, а потом опять заработал миномет. После нескольких взрывов с первого этажа донесся жуткий, корежащий душу детский рев, и я понял, что урки опять попали в коридор.
Я застонал от бессильной злобы, закрывая глаза и уши, чтобы не видеть этого кошмара и хотя бы не слышать криков умирающих детей. А потом на меня нашло прояснение — я взял по гранате в каждую руку, вынул из них чеки и, зажав спусковые скобы, пошел на броневик. При этом я вовсе не чувствовал себя героем — больше всего меня глодала мысль о глупой, дурацкой ошибке, которую мы все совершили, оставшись в этой долбаной западне — в долбаном садике трижды долбаной Каширы.
Мне хотелось умереть от обиды, и я шел умирать, но еще сильнее мне хотелось наказать за свою ошибку как можно большее количество ублюдков вокруг.
Впрочем, они не стали убивать меня сразу — я успел пройти метров пятьдесят по пустырю навстречу броневику, когда он вдруг остановился и из его люка посыпались на землю люди в знакомых до отвращения спортивных костюмах, но с черно-красными повязками на рукавах.
Я искренне надеялся, что они кинутся на меня врукопашную и тогда получится порвать их руками, но они, сделав пару шагов ко мне, вдруг выстроились в линию, показав сжатые в салюте кулаки.
— Честь и порядок! — заорали они, прижимая кулаки к правому виску. — Вождю Антону — слава и честь!
В совершеннейшем изумлении я тоже приложил сжатый кулак к своему виску. Судя по всему, это был верный отзыв, потому что шеренга еще раз дрогнула в дружном порыве, выкрикнув мне в лицо:
— Да, вождь! Да, честь! Честь и порядок!
Я замотал контуженной головой, отгоняя бредовые ассоциации, но когда мужики в спортивных костюмах опять завели свою шарманку про «честь и порядок!», я едва не ответил им, что Гитлер давно уже капут.
Стрельба вокруг неожиданно стихла, и я никак не мог понять, куда же подевались злобные урки. Те люди, что сейчас стояли передо мной, на бандитов были не похожи — чистые, выбритые до синевы лица, а в глазах — странная в такой ситуации преданность и даже обожание.
Чужой завозился под черепом, пришел в себя и начал бодро выбираться наверх, из самых пяток. Угнездившись в моей голове на привычном месте, где-то в районе затылка, этот старый вояка напомнил мне про снятые с чеки гранаты, которые я так и держал в потных руках.
— Оружие есть? — осипшим от напряжения голосом спросил я у ближайшего визитера, лысого щекастого крепыша лет пятидесяти.
Лысый выкатил на меня глаза и восторженно гаркнул:
— Так точно! Оружие есть!
После чего добавил, деликатно понизив голос:
— Патронов только нет ни хрена, вождь Антон…
Всего их прибыло человек пятнадцать — курсанты и преподаватели Каширского артиллерийского училища, с восторгом узнавшие из телевизионного репортажа, что в их город наконец вошли те самые знаменитые «гризли» и ведут сейчас отчаянный бой с бандой «коломенских» в Южном микрорайоне.