Палыч думал о том же — он критично оглядел нашу машину и местность вокруг, после чего заметил:
— Вполне реально будет потом заставу лесом обойти.
— Но только утром. Ночью они нас увидят или услышат.
Мы пошли быстрее, потому что и мне, и Палычу не терпелось посмотреть, как там поживает Валера. Спустя минут двадцать мы добрались до подножия холма и, осторожно пригибаясь, подкрались к кустам возле обочины.
Бронемашина стояла на месте. Рядом крутился молоденький солдатик в аккуратно подогнанной форме, с шевроном Федеральной пограничной службы на рукаве. В одной руке солдат держал пластиковое ведерко с водой, а в другой — тряпку, которой он весьма тщательно отмывал скобу, к которой несколько минут назад был пристегнут Васильев.
А вот самого Валерки нигде не было…
Палыч озирался с неменьшим изумлением, чем я, но в конце концов был вынужден признать очевидное — Васильев пропал, и где его искать — совершенно неясно.
Прежде чем я успел что-либо сказать, Палыч вдруг бросился на солдатика в каком-то немыслимом собачьем прыжке — выставив вперед руки, свирепо оскалившись и издавая даже не рычание, а хриплый вой раненого гиппопотама. Я такие звуки слышал лишь однажды — когда у ротного на учениях местные калмыки сперли канистру спирта — и запомнил их на всю жизнь.
Юный погранец успел только пискнуть и послушно упасть, но на этот писк откликнулось сразу человек пять вполне взрослых мужиков в камуфляже без знаков различия. Мужики, нисколько не мешая друг другу, какими-то очень грамотными и точными движениями в два счета растащили Палыча и солдатика, после чего застегнули на сбитом с ног Игоре наручники.
Тогда я громко сказал: «Приехали!» — и вышел из леса, наставив на них свою помпу. А что мне еще оставалось делать?
На щелчок взводимой помпы первым обернулся белобрысый громила в красном берете.
— О! Еще один клоун! — весело сказал он, поворачиваясь ко мне всем корпусом, и я увидел направленный на меня короткоствольный автомат с уже снятым предохранителем.
— Посоревнуемся, братишка? — предложил белобрысый.
— Думаю, помпа уложит тебя быстрее, — хмуро ответил я, впрочем, не шевелясь.
Мой собеседник вроде бы только дернул плечами и вдруг оказался в шаге от меня. Он тут же мягко вынул помпу из моих рук и, оглядывая добычу, кивнул:
— Вообще-то ты прав. Помпа быстрее. Но к ней еще нормальный боец прилагаться должен. А не шпана вроде тебя.
Я с нарастающим изумлением смотрел на этого белобрысого мужика, на его окружение и осознавал какое-то вопиющее несоответствие между словами, которые слышал, и обстоятельствами, в которых находился.
— Вы кто такие, господа мародеры? — Я пристально разглядывал вставших в круг «мародеров» с чистыми,выбритыми и на удивление нормальными, человеческими лицами.
Белобрысый нахмурился и еще раз шевельнулся. Его серые глаза оказались в десяти сантиметрах от моего лица.
— Мы — мародеры? Да вы охренели, что ли, гражданин?! — выдохнул он мне в лицо, и я отметил, что этот парень не только регулярно бреется, но еще и чистит зубы, не курит и за прошедшие пару дней не выпил ни капли спиртного.
Я молча смотрел на него, как на инопланетянина, пока Палыч, все так же лежа на животе, вдруг не заорал безудержно – радостным голосом:
— Бляха-муха! Это же «Град»! Мать вашу, а ну зовите ко мне вашего Макарова! Я ему, скотине, сейчас в рожу чихну!..
Белобрысый, слегка наклонив голову, с демонстративным недоверием выслушал это сообщение, но потом все-таки бросил в плечевой микрофон:
— Вячеслав Степанович, это Атос. Тут, на КПП вас домогаются. Якобы знакомый. Прием.
— Хорошо, сейчас подойду… — раздался равнодушный голос.
Несколько минут никто не двигался с места, пока из-за бронемашины не показался коренастый, бритый наголо мужчина с широким круглым лицом, мясистым носом, приплюснутыми ушами и на удивление добродушными глазами. Мужчина был одет в обычный камуфляж, и берет на нем был тоже обычный, камуфляжный.
— О, Палыч лежит! — Мужчина осторожно тронул ногой поверженное тело. — Ну и хрена лысого ты тут разлегся?! Больше негде?
— Сам ты лысый хрен, — огрызнулся Палыч, тут же поднимаясь на ноги. — Здорово, Слава!
Они обнялись, точнее, «градовец» обнял Палыча, руки которого по-прежнему были застегнуты наручниками за спиной. Потом Слава расстегнул наручники и протянул их Палычу со словами: