— Что там? — спросил я тоже шепотом.
— Да вон же! Смотри, дубина! — замахал руками Васильев, и я увидел, что именно его изумило.
Из распахнутой двери подъезда вышла совсем маленькая, лет пяти, девочка в летнем платьице. В руках она держала пакет с мусором. Пританцовывая и напевая что-то неслышимое нам, она донесла этот пакет до контейнера, бросила и, все так же непринужденно кружась в своем воображаемом танце, потопала домой.
Я тупо смотрел ей вслед, но в глазах у меня стояли совсем другие картинки из недавнего, но ставшего уже привычным жестокого петербургского бытия. И в том мире пятилетние российские девочки без надежной охраны жили на улице не дольше пары минут.
Здесь, в столице, все было иначе, и оживающий на глазах утренний двор подтверждал это каждым .последующим мгновением. Вот вышла женщина в строгом деловом костюме — одна, без сопровождения в виде трех вооруженных рыл, — открыла дверь дорогой иномарки, завела машину и, небрежно выруливая одной рукой, а второй придерживая возле уха мобильный телефон, проехала мимо нас к проспекту.
Следом появился пожилой мужчина в шортах и футболке, откровенно безоружный, но ничуть от этого не смущающийся. Он выкатил во двор велосипед из новомодных, недешевых, моделей, ловко запрыгнул на него и бодро покатил со двора.
Потом народ повалил валом — развязные юноши, озабоченные женщины, задумчивые девушки, солидные мужчины. Обычная, вообще говоря, городская публика, которую сейчас объединяло одно — демонстративная, возмутительная, безалаберная неготовность к отпору. Мы втроем легко бы захватили этот дом со всеми его обитателями, если бы наш бизнес заключался в мародерстве или киднеппинге.
— Живут же люди! — завистливо протянул Васильев и продолжил с неожиданным ожесточением: — Им бы, бля, всего недельку на Петроградской стороне продержаться — глядишь, людьми бы стали. С ноги по паре гоблинов за раз бы выключали…
Я подумал, что, судя по практике, все выглядело бы ровно наоборот, но разубеждать Валеру не стал. Я сощурился на настойчивое, зовущее утреннее солнышко и слегка толкнул в плечо спящего Палыча.
— Вставайте, граф, рассвет уже полощется, — вспомнил я неожиданные и совершенно чужие сейчас строчки.
— Вставайте, граф, уже друзья с мультуками коней седлают около крыльца. Уж горожане радостными звуками готовы в вас приветствовать отца! — услышал я торопливый и радостный шепот сзади. А потом Васильева, что называется, разобрало, и он загорланил во весь голос, как всегда мимо нот, зато громко и искренне: — Не хмурьте лоб, коль было согрешение! То будет время обо всем забыть! Вставайте, мир ждет вашего решения! Быть иль не быть, любить иль не любить!..
Меня вдруг тоже захватил этот странный, завораживающий ритм, эти чудные, но такие близкие и понятные слова, и я тоже начал орать вместе с Валерой, так громко, как только мог:
— И граф встает, ладонью бьет будильник. Берет гантели, смотрит на дома. И безнадежно лезет в холодильник, а там зима, пустынная зима…
Про пустынную зиму нам пришлось орать дважды, потому что мы забыли следующий куплет.
Наш дуэт пробудил Палыча. Поначалу он метнул в нас тяжелый взгляд из-под нахмуренных бровей, а потом вдруг тоже заорал с таким воодушевлением, которого я никогда у него не видал:
— И продают на перекрестках сливы, и обтекает постовых народ. Шагает граф, он хочет быть счастливым.
И он не хочет, чтоб наоборот!..
Мимо нас прошла пожилая женщина в оранжевом комбинезоне и с метлой в руке. Прошла, но потом вернулась, наклонилась к водительскому окну и оглядела нас всех теплыми и влажными глазами:
— Вы два куплета пропустили, молодые люди! Как можно в таких песнях куплеты пропускать!
Она не уходила, ожидая ответа, и Палыч виновато сказал:
— Прости, мать, больше не повторится!
— Смотрите у меня! — улыбнулась она и отправилась подметать двор, негромко напевая нам Визбора с самого первого куплета.
Мы еще несколько минут послушали, как она поет, опустив все окна, потому что утреннее солнце принесло в город не только свет, но и неожиданную в сентябре жару.
Потом Палыч завел мотор, недовольно повел носом и сказал:
— Помыться бы надо. Провоняли тут, как бомжи последние…
Валера тут же отозвался из салона:
— Кто о чем, а вшивый о бане! Жрать охота!
Палыч презрительно хмыкнул, но промолчал, а я примирительно бросил обоим:
— Поехали жрать, заодно и помоемся. Только поближе к офису этих «Телехрониклов».