Камуфляжный «форд» уже стоял во дворе, и его боковая дверь была отодвинута до отказа. Я проворно запрыгнул в салон, пожал руку Валере и кивнул сидящему за рулем Палычу, который тут же тронулся с места, не дожидаясь, пока мы захлопнем дверь.
Потом я откинулся в кресле, разглядывая сонное вытянутое лицо Валеры и квадратный затылок Палыча. Оба они молчали, и я тоже решил из принципа, точнее, из вредности помалкивать, покуда хватит терпения.
Мы на удивление быстро проехали центр, и Васильев уснул, неуклюже развалившись сразу на двух передних сиденьях. Странно на него машины действуют — сколько помню, Валерка в них всегда спит…
Потом потянулись километры заколоченных витрин магазинов на Московском проспекте, и только ближе к выезду из города Палыч наконец открыл рот:
— Сейчас будет КПП. Разговаривать будем только
мы с Валерой. А ты помалкивай. Усек?
Я пожал плечами:
— Яволь, мой фюрер!
Впрочем, на КПП все оказалось проще, чем я думал. Палыч одной рукой отмахнулся так и не сданным удостоверением капитана угрозыска, а другой сунул молоденькому лейтенанту зеленую купюру прямо в нагрудный карман форменной рубашки.
Лейтенант сердечно, до ушей, улыбнулся, тут же сделал шаг назад от окошка и, не заглядывая в салон, дал отмашку сержанту на шлагбауме:
— Пропускай! Свои!
Мы проехали километров пять по шоссе, потом еще столько же по проселочной дороге и наконец тормознули у ворот воинской части.
Из будки охраны тотчас вышел статный, аккуратно выбритый седой мужчина и начал негромкий разговор с Палычем через открытое окно. Мужчина был одет в камуфляж без знаков различия, но я услышал, как Игорь уважительно называет его генералом.
Этот генерал не вызывал у меня неприятия, возможно потому, что был оборудован не круглой лоснящейся харей, как принято обычно носить у генералов, а сухощавым породистым лицом с четко очерченными губами, прямым римским носом и внимательными дерзкими глазами, в которые было приятно смотреть.
Разговор завершился так же внезапно, как и начался, — вдруг стали медленно открываться створки больших металлических ворот, украшенные красными звездами.
Генерал уверенно зашагал по асфальтовой дорожке, а Палыч медленно тронул следом микроавтобус. Это было похоже на выруливание трансатлантического
лайнера на взлетную полосу, и я вдруг подумал, что меня, похоже, ожидает взлет в новую жизнь — взлет резкий и опасный, но зато многообещающий и потому долгожданный.
На протяжении следующих ста метров мы сделали не меньше пяти поворотов среди типовых одноэтажных серо-зеленых строений, так что я совершенно потерял ориентацию и просто таращился в окна, изучая местный армейский быт. Впрочем, ничего интересного я не обнаружил. И вообще, в этой странной воинской части я не увидел ни одного человека в форме, хотя людей и небольших погрузчиков сновало вокруг немало.
Больше всего эта часть походила на огромный коммерческий склад и, как быстро выяснилось, именно складом и являлась. Пока Палыч обсуждал с генералом последние детали контракта в самом дальнем углу небольшого складского помещения, проснувшийся Васильев проводил для меня политинформацию на примере этой базы. Он здесь, оказывается, уже дважды бывал, причем по стандартному поводу — расследованию обстоятельств смерти неустановленных граждан в ходе совершения ими попыток грабежа.
Умирающая армейская база оказалась необычайно востребованной сразу после первых, еще апрельских, беспорядков, которые прошлись по стране мутной волной с далекого и потому почти мифического Дальнего Востока до самого Калининграда, умудрившись зацепить даже Прибалтику с Польшей, а потом распространившейся на всю Европу, Северную Африку и, разумеется, на Ближний Восток. Это был совершенно загадочный феномен массового помешательства миллионов доселе вроде бы нормальных людей, впадающих в какое-то революционное неистовство от одного вида представителей власти.
Первая волна погромов началась с довольно невинной акции нескольких родственников арестованного во Владивостоке за превышение скорости водителя —
суд назначил нарушителю штраф плюс лишение прав на полгода, и этот приговор, на самом деле совершенно справедливый и адекватный (редчайший случай!), вдруг вызвал бурю возмущения. Родные нарушителя, встретив его у здания суда, отправились небольшой, но нервной группой в центр Владивостока, и совершенно неожиданно к ним по пути стали примыкать десятки, а потом сотни и тысячи людей. Начались знаменитые дальневосточные беспорядки, завершившиеся жестоким убийством двух офицеров ГИБДД, и погромами нескольких магазинов.
Тогда губернские власти, не замечая опасности, пошли по пути наименьшего сопротивления, вяло погрозив телевизионными кулачками неким неведомым экстремистским силам и одновременно выпустив из-под ареста всех задержанных на месте преступления подозреваемых, стоило толпе митингующих снова появиться под стенами краевого суда. Так люди неожиданно поняли, что местные боссы, подмявшие под себя всё политическое, телевизионное и электоральное пространство, на самом деле могут контролировать только эти мифические категории, но никак не реальность.
Потом случились уличные волнения в Новосибирске, Рязани и Мурманске. Причем поводом стали совершенно законные действия «силовиков» вроде ареста банды лохотронщиков или переселения злостного алкоголика-неплательщика из муниципальной квартиры в обшарпанную общагу. Но накал неприязни к власти и ненависть к ее представителям были уже так высоки, что достаточно было появиться на улице автомобилю с «мигалкой», как горожане начинали буквально плевать в него или кидаться подручными предметами.
Некоторые последующие беспорядки проходили под политическими или профсоюзными лозунгами, но никто на этот счет особо не обманывался — все понимали, что митинги стали действенным и безопасным
способом грабежа магазинов и складов. Впрочем, несколько сотен особо идейных борцов с режимом попутно сводили сугубо личные счеты с ментами — за одну неделю по всей стране линчевали почти два десятка милиционеров вместе с их семьями, что потом Нашло отражение в национальных таблоидах, в рубриках «Народ против милиции!» или «Менты, не стреляйте в народ!».
Когда, спустя неделю, в Дагестане несколько тысяч митингующих вдруг начали требовать выделения элитных земельных участков представителям какой-то, наиболее обиженной из трехсот тамошних народностей, умные люди сразу догадались, чем кончится это мероприятие.
Мероприятие действительно закончилось разграблением всех магазинов и складов, где охрана испугалась применять оружие. А туда, где оружие применялось, из Москвы явились чрезвычайные комиссии, под улюлюканье федеральных телекомментаторов производившие аресты излишне ретивых частных охранников или милиционеров.
Еще через неделю запылала Казань, а потом понеслось по всей России, включая доселе совершенно тихие регионы вроде Карелии и Калининграда.
Больше того, «понеслось» и по всей Европе — вдруг оказалось, что полиция любой страны, возглавляемой правительством, слишком чутко реагирующим на настроения толпы, неспособна к сопротивлению, потому что сопротивление означает противодействие чаяниям народных масс, то есть демократии.
Сопротивляться демократии нельзя — это быстро поняли полицейские большинства европейских стран. И вот тогда демократия пошла на улицы, развлекаясь поджогами автомобилей и магазинов и зарабатывая грабежом на утренний сэндвич с виски.
Экскурс в новейшую историю Валера проводил с каким-то странным выражением на лице, и я все никак не
мог понять смысла его неуловимой гримасы, пока он сам не разъяснил:
— Я ведь многих этих людей на улицах понимаю. Когда берешь урода, ну, к примеру, какого-нибудь убийцу поганого, но с хорошей «крышей», заранее знаешь, что судья арест не подпишет. И думаешь, что надо было валить уркагана на месте задержания — так проще и правильнее по жизни. А потом еще немного думаешь и понимаешь, что судью тоже надо валить — такой же гондон, только опаснее… А потом еще думаешь, смотришь по сторонам и понимаешь, что таких уродов у нас выше крыши. Коррупция даже в детских садиках прет, а уж в остальных заведениях она не только цветет, но и воняет. Достало это, понимаешь?!