Впрочем, со стороны столицы пробки не было — когда мы подъехали поближе, стало видно, что автобус
и грузовик перекрывают движение транспорту в основном со стороны Каширы. Там машин было много больше, и стояли они плотнее, впрочем, все равно с достаточными промежутками, чтобы можно было проехать.
Палыч начал осторожно объезжать автобус, заехав на обочину, достаточно просторную для нашего маневра, однако из грузовика вдруг выпрыгнул человек с ружьем в руках и наставил его прямо нам в кабину.
— А ну вышли все из машины!— заорал этот тип, которого я, как ни вглядывался, не мог толком разглядеть.
— С чего вдруг я должен выходить? — спросил Палыч, бросая взгляды по сторонам.
— Ты чё, не врубаешься, козел? Ща объясню, падла! — тонким голоском закричал хмырь на все шоссе, и я понял, что это подросток. Он передернул затвор и неожиданно выстрелил чуть выше водительского окна, в крышу.
Картечь с железным треском отскочила от брони, но удар по корпусу оказался чувствительным, нас даже немного качнуло.
Валера осторожно отворил дверь и показал мне, что пойдет вдоль правого борта. Я кивнул и вышел, обойдя микроавтобус сзади.
Я успел пробежать пару метров вдоль левого борта нашей машины, когда раздался выстрел, и я услышал злобное шипение Васильева:
— Получил, гаденыш?
Гаденыш лежал на асфальте, бросив ружье и сжимая руками колено.
— Отпусти, дяденька! — жалобно скулил он.— Не стре
ляй, дяденька!
Я включил фонарь, а Палыч — все фары на полную мощность.
У подростка оказалось простреленным колено, но, пока я раздумывал, что с ним следует делать, в меня влепили заряд картечи прямо из темноты армейского тента.
Меня буквально впечатало в борт «форда», и уже оттуда я упал на асфальт, успев простонать Палычу:
— Гаси свет, мудила!
Игорь вырубил свет, а Валера всадил три заряда подряд в тент и кабину грузовика. Я полежал на асфальте, ощупывая лицо, но крови было немного — основной заряд пришелся на бронежилет и левое плечо, в котором при движении теперь слышалось отчетливое поскрипывание.
— Тошка, ты как? — услышал я возмутительно спокойный голос Палыча.
— Спасибо, что спросил, теперь намного лучше!..— ответил я, пробуя подняться.
В голове немного шумело, но и только. Чужой даже не думал оживать — видимо, для него это было рядовым происшествием, ради которого не стоило и дергаться. Или он просто спал, гад.
Я постоял на ватных ногах пару секунд, неуверенно похлопывая себя по бокам, но все было в порядке.
Рядовое происшествие, значит? Хорошо, будем работать буднично — как учили в «учебке».
Я дошел до кабины «форда» и оттуда указал Палычу на грузовик:
— Я сейчас суну туда жало, а ты на счет «раз» врубай фары.
Палыч кивнул, и я рванул к тенту, бешено заорав: «А теперь раз, суки!» Вспышка света оказалась неожиданно мощной — я стрелял как в батальонном тире, отчетливо видя свои мишени — двух заспанных полуодетых бритоголовых хмырей. Один из них, сидя на корточках, держал двустволку, переломив ее для зарядки, а второй еще не поднялся и, лежа на огромном цветастом матрасе, что-то лихорадочно нащупывал у самого тента.
Для верности я выстрелил дважды в каждого, так что потом мне пришлось поволноваться, перезаряжая помцу в свете фар «форда», но Палыч быстро выключил свет, увидев мою заминку.
Со стороны кабины, в клубках темных пятен у обочины послышалось еще два выстрела, и я метнулся туда, посмотреть, как получилось у Валеры.
У Валеры получилось замечательно — в кабине теперь сидели два неподвижных бритоголовых тела, но мы не стали их долго рассматривать, а вернулись к микроавтобусу.
Палыч уже вышел из машины и, брезгливо трогая ногой лежащего на асфальте подростка, вел допрос.
Выяснилось, что бритые молодые люди являются воспитанниками Лыткаринской детской спецколонии, из которой удрали с неделю назад.
Днем я видел сюжет об этом побеге по какому-то специализированному криминальному каналу — малолетние сидельцы не просто ушли, а сначала несколько дней забавлялись с персоналом, замучив до смерти трех женщин и пятерых мужчин, а потом еще повеселились в дачном поселке, неудачно попавшемся на пути огромной банды из двухсот человек.
Помнится, меня в том сюжете больше всего удивила реакция властей — как с возмущением поведал корреспондент с запоминающейся фамилией Сыроежкин, бунт в колонии никто и не подумал подавлять. И уж тем более никто не преследовал потом малолетних мерзавцев. Их опять «рассеяли».
— Надо уходить отсюда,— подытожил допрос Васильев, тревожно оглядываясь по сторонам.— Очухаются — в пять секунд перестреляют. Отгонишь автобус?
— Да,— кивнул Палыч, походя выстрелил из пистолета бритому точно в лоб и, слегка пригибаясь, скорее по привычке, чем по необходимости, побежал к кабине автобуса.
Там он повозился с минуту, а потом я увидел, как открывается дверь, и тут же до нас донеслись приглушенные ругательства. Я поднялся на ступеньку автобуса и заглянул в салон вслед за Палычем.
Салон был полон испуганных детей лет пяти — десяти. Они не спали, а молча глядели на нас широко открытыми глазами, вжавшись спинами в кресла. Еще в автобусе невыносимо пахло мочой и потом, но все ж таки эти глаза впечатляли много больше, чем запах.
Палыч сглотнул комок в горле и хрипло спросил:
— Вы откуда, дети ?
Никто не ответил, а ближайшая к нам девочка лет пяти вдруг заплакала навзрыд, но тут же замолкла и только тихонько попискивала, не в силах держать в себе страх. Другая девочка рядом с ней испуганно отодвинулась от своей подружки и тихо сказала:
— Это не я. Это она плачет. А я не плакала. Я заткнулась.
— А где взрослые? —спросил я, обращаясь к ней как к самой разговорчивой.
— Полину Ивановну увели вчера. А Дарью Семеновну сразу убили, потому что она некрасивая,— быстро ответила девочка.
Мы с Палычем посмотрели друг на друга, и я понял, что он сейчас хочет того же, что и я — убивать этих ублюдков там, где встретим. Убивать, как убивают крыс — не за то, что они что-то сделали, а просто за то, что они есть на этом свете-Чужой тоже проснулся, знакомо запульсировал, расширяясь неровными рывками, пока знакомая кровавая пелена не полезла наружу, одновременно успокаивая и нервируя, застилая мне глаза и мешая слышать что-то важное.
— Мужики, давайте поживее — урки просыпают
ся,— раздался снаружи озабоченный голос Васильева,
и тут же раздался выстрел, а потом еще и еще…
Мы вылетели из автобуса, бросившись на асфальт, и Валера, тоже распластавшись, показал рукой на два джипа, в свете луны бликующих полировкой метрах в пятидесяти дальше по шоссе:
— Шмаляют оттуда! И в поле, с той стороны, тоже.—
Валера показал рукой.
Мне почудились три вооруженные тени, но их движения были такими неуверенными и неверными, что Чужой наладился было снова закуклиться в свой кокон, и я еле уговорил его не спешить, обратив внимание на тени со стороны джипов — там, в абсолютном мраке, двигались наглые, уверенные в себе фигурки с помповыми ружьями в руках.
Палыч хищно оскалился, в два прыжка заскочил в салон «форда» и выкатился оттуда с «калашом» за спиной и с гранатой в каждой руке. Одну «эфку» он вручил Васильеву и показал на джипы:
— Пошли. Тошка прикроет, а мы загасим.
Они ушли, не оборачиваясь, ничего не объясняя, и я сначала не понял, что требуется от меня, но потом увидел, как они побежали, пригибаясь, вдоль грузовика, и понял, что мне следует просто отвлечь противника.
Я выскочил на обочину и дважды выстрелил в направлении джипов. Картечь горохом хлопнула по железу, но особого вреда с такой дистанции, разумеется, не нанесла.
Урки тоже ответили мне картечью и тоже никуда не попали, потому что просто меня не видели. Так можно было перестреливаться сутки напролет, и я вернулся к «форду».