— Честь и порядок!
— Честь и порядок! — взорвалась в ответ сотня глоток, и эхо этого взрыва еще долго гуляло по утренней Кашире.
Глава двадцать третья
-Н ас, преферансистов, обвиняют, что мы бездушные люди. Ничего подобного! У нас, например, вчера ротный взял пять взяток на мизере. Его кондратий и хватил. Так мы и доигрывали стоя,— проорал прямо мне в уши улыбчивый парнишка и быстро вернулся к пулемету — стрелять короткими, злыми очередями с шестнадцатого этажа в безликую массу дерьма, еще недавно по ошибке считавшигося хомо сапиенсами.
Шел пятый день штурма областной овощебазы в Ступино, и, судя по диспозиции, с тем же успехом мы могли штурмовать ее еще пять лет. У нас просто не хватало сил перекрыть огромную территорию, занимаемую ангарами этого самого большого в районе склада, — Первый Добровольческий корпус вместе с Фермерским полком под командованием Холмогорова из последних сил держали рубеж на реке Оке, возле поселка Тарасково, и каждый боец был там на особом счету.
А склад был нужен нам позарез — сознательные рабочие, члены Движения с механического завода, сумели отремонтировать два паровоза, и мы даже провели по железнодорожному мосту через Оку состав из пятидесяти вагонов. Но загрузить их крайне необходимыми каширцам продуктами не могли — на ступинских складах держали оборону несколько тысяч мародеров из Кольца Ожидания, и, хотя мы ежедневно убивали их
сотнями, туда непрерывной жадной толпой прибывало подкрепление со стороны Москвы.
Их не зря прозвали Крысами Кольца — этих тупых, вечно пьяных или обдолбанных наркотиками животных, зачастую вооруженных только металлическими прутьями и безудержной наглостью. Но их было так много, что эта толпа всегда побеждала, просто потому что была бесконечной.
Впрочем, нас им победить не удалось.
Но и мы не смогли вышвырнуть их со складов.
Это равновесие сил начинало утомлять — и дело вовсе не в том, что за последние пять суток я спал в общей сложности часов десять. Я договорился с Чужим и мог бы вообще не спать, но этого не могли мои бойцы. Они, конечно, поднимали закопченные лица навстречу мне, они с преувеличенной бодростью улыбались, когда я проходил по позициям, а многие даже находили в себе силы встать и выбросить в салюте сжатый кулак, но я понимал, что возможности этих людей ограничены.
Не могут двести человек, даже самых фанатичных, самых преданных сторонников Движения, день и ночь без подзарядки крошить целую дивизию врагов — пусть неумных, пусть омерзительных, но таких уверенных в своем тупом упрямстве, что захватывало дух даже у меня. Например, сегодня утром, когда сразу семьсот Крыс Кольца Ожидания побежали на нас в атаку, используя в качестве оружия стеклянные бутылки с винного склада.
До позиций добежали, конечно, не больше сотни, но эта сотня добежавших перерезала глотки трем десяткам моих людей, прежде чем я с комендантским взводом навел в окопах порядок. Мне потом пришлось вызывать деда, чтобы он хоть как-то вправил ребятам мозги, но все равно без нервных срывов не обошлось — больше десятка человек ушли с позиций, и их до вечера вылавливали патрули, а двое застрелились сами, не выдержав ожидания следующей подобной атаки…
Пятый день осады подходил к концу, когда на берегу, возле штабной БМП, появился курьер Семен из Фермерского корпуса. Я видел, как дежурный указал ему на меня, сидящего на крыльце возле многоэтажки — сидеть на ее крыше и таращиться оттуда на склады мне уже порядком надоело.
— Разрешите доложить, соратник Антон! — отчеканил курьер, притормозив возле перекопанных взрывами цветочных клумб придомового садика. Семен не стал слезать с седла мотоцикла, и я понял, что дело действительно срочное.
— Крысы прорвались под Тарасково? — спросил я, уже готовый к положительному ответу курьера и заранее его за это ненавидя.
— Никак нет, соратник Антон! — широко улыбнулся Семен, и я понял, что новость будет хорошей.
Так и оказалось.
— Вот письмо… А на словах соратник Холмогоров просил передать, что вы всё гениально рассчитали и что он очень гордится тем, что ему довелось воевать вместе с таким выдающимся полководцем, как вы.
Я озадаченно хмыкнул и распечатал конверт.«Тошка, бляха-муха!
Ты вообще охренел там, в Подмосковье? По телевизору, даже по забугорному, только про тебя и рассказывают, гризли хренов. Натуральный культ личности наблюдаем, ПАСЕ уже волнуется, не только мы.
Кстати, мы тут тоже не лыком шиты. К нам прибилось два батальона внутренних войск Кавказского ВО и весь уцелевший состав Ростовского мотострелкового училища — человек восемьсот. Ну а гражданских мы уже и не считаем — их у нас четыре дивизии, а если припрет, и десять выставим.
Наслышаны, что у тебя сейчас небольшие затруднения, так что прими от нас один батальон мотопехоты в качестве спонсорской помощи. Ну, и пиши, конечно.
Твои товарищи,
Палыч, Валера.
ЗЫ. Извини, но нам пришлось примазаться к твоему Движению — мы теперь называемся Южный фронт движения «Гризли», Так что не удивляйся, если что.
ЗЫ. ЗЫ. Груз в Элисте передавать было уже некому, поэтому с деньгами за работу, увы, облом».
Я счастливо улыбнулся, и Семен, заметив это, опять расплылся в добродушной улыбке.
— Там в Каширу шестьсот ментов приехали — в полном вооружении, с «калашами» и даже на БТРах. Вас дожидаются, чтоб, значит, официально перейти в подчинение,— доложил он, и я нетерпеливо заорал, делая к нему несколько быстрых шагов:
— Так чего ж ты стоишь, как член правительства!.. Поехали скорей!
Я уселся на заднее сиденье, и мы рванули через мост в Каширу. Проезжая штабную БМП, я крикнул ребятам:
— Срочно сообщите бойцам на позициях — к нам идет армейское подкрепление! Я приведу его через сорок минут.
— Ура-а-а-а! — раздалось в ответ, и, пока мы с Семеном тряслись через изрытый колдобинами мост, это «Ура!» становилось все более раскатистым и громким, так что даже в Кашире было слышно, хотя Ока в этом месте была широкая, не меньше километра.
Глава двадцать четвертая
Первые две недели октября хмурое осеннее небо как прорвало — вода лилась с небес непрерывным потоком, как будто сама природа хотела смыть всю ту дрянь, все человеческие нечистоты, что заполнили шестую часть суши от Камчатки до Калининграда.
Впрочем, и дальше за Калининградом ничего хорошего не происходило. В Прибалтике, к примеру, мародеры вообще теперь представляли официальную власть — они назывались Лесными братьями, сгоняли в концентрационные лагеря всех коммунистов, евреев и почему-то «зеленых» и подло использовали нашего медведя в качестве символа своей гнилой идеологии. За последние дни к нам в Каширу дважды приезжали парламентеры оттуда, но я каждый раз сажал их под арест и вызывал Сыроежкина — запечатлеть процедуру возбуждения уголовного дела по фактам пропаганды фашизма, а потом процедуру казни обнаглевших фашистов.
А вот в Западной Европе ситуацию удержали, хотя никто из наших в это уже не верил — особенно после того, как двести тысяч французских ракаев с криками «Аллах акбар!» прошли от Парижа до Рима, опять же вырезав по пути всех попавшихся им под ножи евреев, коммунистов и почему-то цыган.
Впрочем, когда последователи «самой мирной религии в мире» сдуру повернули на Женеву, их ждал суровый облом — тихие мирные швейцарцы, которым, правда, закон всегда дозволял иметь в домашнем хозяйстве любое оружие, хоть бы и пулемет, встретили мародеров так приветливо, что из двухсот тысяч ракаев в Париж вернулись не больше тридцати тысяч. Конечно, у Наполеона в свое время вернулось еще меньше, но ведь его и не швейцарцы тогда гнали — не сочтите, конечно, за ксенофобию и расизм…
Потом вдруг проснулись в Германии, оперативно раздав обывателям оружие и приняв Хартию самообороны, позволяющую стрелять в мародеров на месте преступления, потом подтянулись в Испании, создав летучие полицейские отряды специального назначения, а в Англии и вовсе создали в каждом графстве Королевские трибуналы, в двадцать четыре часа выносившие смертные приговоры по мародерам.