Впрочем, полноценная экскурсия по дому у меня в тот день так и не состоялась. Не доходя метров двадцати до боковой лестницы, я заметил просторное помещение с распахнутыми окнами. Я зашел, чтобы закрыть их, и увидел чуть в стороне от двери журнальный столик, к которому были придвинуты три вполне приличных кожаных кресла. На столике стояли три пустых стакана, в центре стола был воткнут грязный пластиковый шприц, а рядом лежало странное орудие — нечто вроде монтировки, только с заточенными до остроты ножа концами. Таким орудием хорошо сначала бить по голове, а потом вскрывать тело жертвы в поисках правды жизни. Рядом с монтировкой стояла пепельница, полная окурков.
Один из окурков еще дымился.
У меня затряслись коленки…
С отчаянием затравленного зверя я огляделся по сторонам, не сомневаясь, что сейчас захлопнется дверь и я окажусь в мышеловке.
Но вокруг было пусто и тихо, и эта тихая пустота пугала еще больше.
Итак, все мои ночные страхи оказались абсолютно оправданны — дом обитаем, причем еще как обитаем! Здесь бродят или даже живут, как минимум, трое наркоманов, а для них, как известно из газет и телика, чужая жизнь равна одной дозе.
Я взял монтировку и попробовал ее в руке — приятная тяжесть металла показалась мне надежной защитой. Такой штукой можно урезонить даже натренированного бойца. Но что, если эти бойцы сами треснут меня по кумполу, зайдя со спины хотя бы после вот этого поворота? Или выступив вот из этой ниши?.. Ведь не страшно крикнуть на весь дом: «Я не боюсь никого!»— страшно, что это может кто-то услышать, прийти и проверить…
Я шел назад, набирая скорость и уже не заглядывая в полураскрытые двери. Добравшись до центральной лестницы, почти побежал вниз, скользя на полированном мраморе. На первом этаже я немного успокоился, а потом, войдя в регистратуру и усевшись на свое лежбище, даже начал себя стыдить за проявленную трусость и упадок духа.
В таком вот состоянии мучительной рефлексии меня и застал Палыч, неожиданно появившийся с пакетом горячих пирожков в одной руке и переносным телевизором в другой.
Он открыл входные двери запасным ключом, но я успел увидеть в окно вишневую «девятку», и поэтому его заготовленный страшный рык с одновременным распахиванием дверей регистратуры позорно провалился. Я смело сказал «пиф-паф», расстреляв приятеля из пальца.
Интересно, чем бы я тебя треснул, если бы ты провернул этот трюк минувшей ночью, подумал я. Но говорить об этом не стал, незаметно убрав монтировку под портьеру.
— ДогоЕор подписан до конца года! — Палыч победно вскинул пакет с пирожками.— А если реконструкцию начнут раньше, мы будем охранять стройку.
Я забрал пирожки и начал их есть, пока теплые. Палыч уселся рядом и смотрел на меня, как заботливая мать. Мне стало неловко, и я неодобрительно хмыкнул.
— Ты о чем? — забеспокоился Палыч.
— А деньги когда будут? — спросил я первое, что пришло в голову.
— Ну, ты и вопросы ставишь! Недели еще не отработал на объекте, а тебе уже деньги подавай!
Палыч поискал глазами место, нашел в углу электрическую розетку и принялся настраивать там телевизор, установив его прямо на полу.
Я прожевал очередной пирожок и, принимаясь за следующий, объяснил:
— Если я вернусь домой без денег, Ленка все выход
ные будет мне мозги полоскать.
Палыч, не оборачиваясь, небрежно махнул рукой:
— Скажи, что в конце месяца будут…
Я хотел было уточнить разницу между «скажи, что будут» и «будут», но тут телевизор ожил и из него понеслись какие-то странные крики вперемежку со звуками бьющихся стекл и истеричных стонов заходящихся от боли людей.
— Отойди, не видно,— попросил я со своего места, и
Палыч чуть повернул широкие плечи, оставшись си
деть рядом с экраном на корточках.
Я увидел колыхающуюся массу людей на фоне огромной площади и горящего на заднем плане монументального здания.
— А, архивы какой-то революции,— разочарованно
бросил Палыч.— Типа, День погромщика.
Однако закадровый шум вдруг сменился торопливым, захлебывающимся речитативом диктора:
— Беспорядки минувшей ночью прошли и в других городах Республики Татарстан. Однако столица пострадала наиболее сильно — разрушены и разграблены свыше тридцати магазинов и складов, сожжено четыре районных отдела милиции, убит один и ранены четверо милиционеров.
— Ого! — насторожился Палыч.— Это не архив. Это сейчас в Казани творится! Кстати, я пока сюда ехал, на Суворовском тоже видел какую-то демонстрацию. Но у нас вроде демонстранты тихие.
— Странно, что ментов так мало пострадало,— удивился я.
— Это как раз понятно. Они же в таких ситуациях просто разбегаются. Тех, которых зацепили, наверняка по дороге домой отловили. А ты что, всерьез решил, что менты будут чужое добро защищать? — обернулся он ко мне, скривив широкое лицо в горькой смешке.— Они свои участки защитить не в состоянии. Вон, смотри…
Тут, как по заказу, пошла подборка из горящих зданий, на фасадах которых камера выхватывала таблички с аббревиатурой УВД.
Трансляция погрома закончилась появлением в кадре генерала из республиканского МВД. Он монументально восседал за канцелярским столом и бубнил, подглядывая в шпаргалку:
— Как стало известно, минувшей ночью в столице Республики Татарстан городе Казани прошли беспорядки, в ходе которых разрушены и разграблены свыше тридцати магазинов и складов, сожжено четыре районных отдела милиции, убит один и ранены четверо милиционеров…
Генерал просто-напросто повторил текст недавнего репортажа, и мы с Палычем поморщились — своих слов у генерала не было. По-видимому, они не помещались в маленькой голове под большой фуражкой, и бедолаге приходилось заимствовать слова у журналистов и тупых от перманентного перепоя милицейских спичрайтеров.
— Силами правоохранительных органов мародеры были рассеяны, законность и порядок восстановлены… — продолжил нести ахинею генерал.
Меня давно поражал этот удивительный термин «рассеивание», применяемый к преступникам. После трагедии в Буденновске его с удовольствием взяли на вооружение милицейские чины, и никто за два десятка лет не осмелился указать им на вопиющую глупость такого термина. Ведь «рассеивая банду» террористов, милицейские шишки честно докладывали общественности о том, что злодеи успешно скрылись. Но этого было мало — вскоре «рассеивать» начали даже банковских налетчиков, а вот теперь и мародеров. Не удивлюсь, если однажды очередной придавленный фуражкой милицейский мозг родит в эфире гордый доклад об успешном «рассеивании» по городскому парку банды сексуальных маньяков.
Новости закончились, и Палыч стал щелкать пультом в поисках подробностей, но на всех каналах шли ток-шоу для домохозяек, где напудренные до крахмального хруста блондинки оживленно и со знанием дела обсуждали гороскопы, проблемы генетически-модифи-цированных продуктов, методы воспитания щенков Лабрадора, технологию строительства безопасных ядерных реакторов и еще что-то, не оставившее и следа в моей немедленно загудевшей голове.
— Ладно, я поехал. Мне еще техосмотр делать,— пожаловался Палыч на прощание.
—А чего его делать?—удивился я.— Дай баксов сто, и все за тебя сделают.
— Ага, «денег дай»! — возмущенно загудел Палыч. — Я сегодня с утра занимался этим в родном МРЭУ. Так они, не поверишь, денег не берут. Говорят, привези нам…
— …цветочек аленький,— сострил я.
— Хрен угадал! Портрет президента им нужен, в деревянной раме, шестьдесят на восемьдесят.
— Чего-чего? — не поверил я.
— Портрет президента, в кабинет начальнику! А президента нет нигде, я уже запарился по магазинам бегать… — простонал Палыч и ушел, крикнув на про-щание, что к вечеру доставит мне на смену Васильева.
Я достал последний пирожок и уселся смотреть телевизор. Новостей так нигде больше и не было, хотя мне
ужасно хотелось узнать, с чего вдруг случилась в Татарии такая серьезная заварушка.